Ну как сказать Мастеру, что тот белый, которого он любил больше, чем родное дитя, в разговоре о котором не позволял собеседнику и тени неуважения, — не мужчина?Если сказавший такое сразу умрет — можно считать, он легко отделался.Но пекарь Байя Каянг знал, что и дома его ожидает не лучший прием: ревущая Пу и жена, страшная в своем гневе. Так что выбор был небольшой — ужасный конец или бесконечный ужас. И Байя Каянг, отведав риса, предложенного Мастером, и поговорив с ним о видах на урожай, наконец с мужеством отчаяния приступил к делу.— Для нас большая честь быть родителями Пу, той, которую выбрал Мастер.— Это мы удостоились оказанной вами чести.Для убедительности Чиун слегка потряс бородой. Семья Каянг не особенно ему нравилась — ленивые и к тому же жадюги. Но, по крайней мере, они уроженцы Синанджу, а при одной мысли о белых ведьмах, за которыми волочился в разное время его сын, Пу казалась Чиуну сущим ангелом.— Как и вы, мы с нетерпением ожидаем внука, — осторожно продолжал Каянг.Он даже отважился пододвинуть Мастеру свою чашку. Чиун налил Каянгу еще вина — гостям он в этом напитке никогда не отказывал, но считал всех, кто употребляет его, потерянными для мира. Сам он, как и Римо, не терпел алкоголя. Под его влиянием их нервная система приходила в расстройство, а постоянные тренировки требовали как раз обратного.— Никто не ожидает рождения внука с большим нетерпением, чем я.Чиун высокомерно поджал губы. Чего этот тупоумный Каянг хочет от него? Золота у них уже и так достаточно, чтобы до конца жизни объедаться свининой. Они даже пекарню могли бы закрыть, если бы Чиун не требовал по утрам свежей порции рисовых лепешек.— Есть обычай... который нужно соблюсти, чтобы Пу наконец забеременела.— А, вот в чем дело, — поморщился Чиун. — Для этого ей всего-навсего нужно лечь на спину. Но ты не можешь и вообразить, Байя, мою радость при мысли о том, что Римо перестал увиваться за белыми.— А я слышал, что белые женщины сходят с ума по корейским мужчинам. Говорят, те проделывают с их телами разные странности.Уж это точно, подумал Чиун, вспоминая о годах своего супружества. Дело женщины — рожать детей, готовить еду и держать рот закрытым. А Римо эти белые вертихвостки совсем замутили голову.— Красота твоей драгоценной дочери убережет Римо от козней белых дьяволиц. Еще раз благодарю тебя, Байя.— Я слышал, они носят особую одежду и издают особые запахи, — поделился своей осведомленностью пекарь.— Но оставим пороки белых, восславим лучше добродетели твоей дочери.— О великий Чиун! — без перехода срывающимся голосом завыл Байя. — Дочь моя осталась по сию пору нетронутой — такой же нетронутой, как в тот день, когда они начинали свой медовый месяц!— Не понимаю тебя!— Говорю тебе, о великий Чиун, ни один из нас не дождется внука!— Что же случилось с твоей дочерью Пу?— С ней — ничего. Но Римо не выполнил своих обязанностей.В ожидании гибели Байя крепко зажмурил глаза. Затем медленно открыл их. Может быть, с закрытыми глазами Чиун не хочет его убивать. Но увидел он лишь вздрагивающие седые пряди Мастера Синанджу, энергично кивавшего в знак признания правоты Байи Каянга, деревенского пекаря, сообразившего, что он, похоже, доживет до следующего утра.Повисла томительная пауза.— Римо! — позвал Чиун.— Ну чего?Голос шел из самой глубины дома, отдаваясь эхом в углах комнаты — совершенно пустой, ибо великие сокровища, которые еще недавно хранила она, исчезли.— Я хочу, чтобы ты подошел ко мне. — Голос Чиуна звучал сурово.— Я занят.— У него до сих пор дурные манеры американца, — пожаловался Чиун. — Но пусть это остается тайной нашей семьи. — И позвал чуть громче: — Только на минуточку!— Как будто от него убудет — уделить нам минуту. — Чиун, взглянув на Каянга, обиженно сморщился. — Прямо не знаю, что делать с ним. Отдал этому мальчишке лучшие годы жизни... Но ничего, мы разрешим все трудности, как и подобает корейцам. И увидишь — не пройдет и недели, как малыш уже будет в животе Пу!Римо появился на пороге, держа в руках развернутый свиток пергамента. Байя узнал строчки корейских иероглифов, но на свитке были и другие буквы, странные, похожие на язык западных людей. Таких он раньше никогда не видел, а он держал в руках даже американские газеты, которые время от времени присылал в Синанджу Чиун для пополнения архива ассасинов.— Слушай, папочка, — с порога начал Римо, — я перечитал этот свиток десять раз и не нашел ни слова о мистере Эрисоне. Греки дерутся с персами, греки дерутся друг с другом, священные обряды, Олимпийские игры, стихи, трагедии, описание попойки в честь божества по имени Дионис, ну и, конечно, списки гонораров ассасинам. Для чего ты мне дал его, скажи пожалуйста?— Ты не видишь дальше своего носа, Римо, — даже такого белого и длинного, как твой.— О'кей, у меня длинный белый нос. Теперь давай выкладывай, что случилось.— Не случилось — это ты хотел сказать.Римо наконец заметил отца супруги. Тот кивнул здороваясь.— Отец Пу утверждает, что она осталась нетронутой, — напирал Чиун.Байя кивал с нарастающим энтузиазмом.Римо пожал плечами.— И он утверждает, что сын еще не зачат.Римо снова пожал плечами.— Отец Пу по доброте сердца согласился скрыть этот позор от нашей деревни. Но правды не скроешь — ты, Римо, обманул нас.Римо зашуршал свитком, вновь его разворачивая.— Так что мне здесь искать? — спросил он.— Моего внука.— Нет, папочка, я ищу мистера Эрисона. Потому что при следующей встрече я намерен взять над ним верх. Или таким примитивным способом ты хотел просто заставить меня еще раз прочесть свитки?— Все, что тебе нужно, здесь, в них.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64