– И много, скажите, платите?
– Сто десять.
– С дровами?
Подходцев не удержался.
– До вашего прихода квартира была без дров; теперь – с дровами.
– А была, ты говоришь, без дров, – спросил Клинков. – Можно подумать, что ты никогда не бываешь дома…
– Пойдемте пить чай, – сказала хозяйка, выглядывая из столовой.
– Что ты говоришь! – ахнул Подходцев. – Неужели это правда? Откуда ты это взял? Неужели сам придумал? Наверное, кто-нибудь сообщил?
– Ну, покажи же нам свою квартиру, – подтолкнул Клинков Подходцева. – Я думаю, изнываешь от желания похвастаться благополучием…
– Да что ж вам показывать… Вот это столовая.
– И верно. Столовая. Все в аккурате. А где гарусный петух, который на чайник нахлобучивают?
– Петуха нет.
– Упущение. А гардиночки славные. Прямо сердце радуется. И салфеточки вышитые.
– Ты, кажется, грозил мне, что будешь в них сморкаться…
Клинков вспыхнул и отвернулся от Натальи Ильинишны.
– Не выдумывай, Подходцев.
– Да уж ладно. Это вот мой кабинет.
Громов похлопал ладонью по спинке кресла:
– Кожа?
– Она самая.
– Здорово пущено. А чернильница-то! Когда я помру – поставь ее над моей могилой. Совсем как памятник. А книг-то, книг-то! Каждая небось с переплетом рубля по три…
– И все десять заплатишь, – подхватил Клинков с непроницаемым выражением лица.
– А ковер-то! Фу-ты ну-ты…
От яркого ли света или от чего другого, но тени на скулах Громова сделались резче и обозначились двумя темными впадинами. И голос, несмотря на наружный восторг, изредка вздрагивал и срывался.
– Ты похудел, Громов, – мягко заметил Подходцев. – Как дела?
– Дела? Замечательны. Денег так много, что мы стали вести с Клинковым грешный образ жизни, что, как известно, ведет к похудению.
Перешли в гостиную.
– Это вот гостиная, – отрекомендовал Подходцев.
– Как ты не спутаешься, – удивился Клинков. – Каждую комнату узнаешь сразу.
Наталья Ильинишна окинула хозяйским взглядом преддиванный столик и удивленно спросила:
– А куда же задевался альбом?
Подходцев смутился.
– Да я его… тово… положил на этажерку.
– С чего это тебе вздумалось? Всегда лежал на столе, а ты вдруг…
И безжалостная жена извлекла откуда-то и положила на стол пухлый плюшевый альбом, точно такого вида, как описывал его ядовитый Клинков перед женитьбой Подходцева.
Чтобы замаскировать смущение. Подходцев отвернулся от стола.
– А вот, господа, рояль.
Громов добросовестно осмотрел и рояль, приблизив глаза к самой полированной крышке, будто бы он рассматривал не рояль, а маленькое диковинное насекомое…
– А теперь к столу, господа, к столу!
Было все… Сверкающий самовар. Бутылка коньяку. Бутылка белого вина. Графинчик рому. Свежая икра. Семга. Ветчина. Сардины. Холодные телячьи котлетки. Сверкающая белизной посуда. Чудесно вымытые салфетки. Около икры – лопаточка! Около сардин – другая! Около семги – двузубая фигурная вилочка!
Подходцев не знал, куда девать глаза. А Клинков сидел, ел за троих и жег Подходцева горячим взглядом.
После третьей рюмки Громов вдруг застучал ножом по тарелке. Бедняга сделал это машинально, просто по привычке к ресторану, где таким образом подзывается официант для перемены тарелок или для чего другого.
Но тут же опомнился и с ужасом поглядел на хозяев.
– Браво, – не понял его Подходцев. – Громов хочет сказать речь. Говори, дружище, не бойся.
Это все-таки был выход.
– Господа! – начал Громов, запинаясь. – Русская пословица говорит: «Одна голова не бедна, а если и бедна, так одна»… Гм! То есть не то! Я хотел сказать другое. Впрочем… Зачем слова, господа? Главное – поступки! Гм!..
И совершил поступок: сел и обжег себе губы чаем.
Домой возвращались угрюмые.
– Насколько я понял твой стук ножом по тарелке, – сердито сказал Клинков, – ты просто звал официанта?
– Понимаешь… Я совсем машинально. Привычка…
– Знаешь, чего я боялся?
– Ну? – робко взглянул на него измученными глазами Громов.
– Что ты, когда поужинаешь, вдруг застучишь по тарелке и скажешь: «Человек, счет!»
– Ты психолог.
Оба остановились, обернули лица к лунному небу, и Клинков сказал тихо:
– Нет… Нам с тобой в приличных домах нельзя бывать.
Громов серьезно добавил:
– Кто знает. Может быть, в этом тоже наше счастье.
– Аминь.

Глава 13.
У Клинкова оказались принципы

Комната большая, но низкая.
Меблировка довольно однообразная: три стола, заваленные книгами, исписанной бумагой и газетами; три кровати, две из которых завалены телами лежащих мужчин; и наконец, три стула – ничем не заваленные.
Третья кровать – пуста.
Зато у ее изголовья прибита черная дощечка, как на больничных кроватях.
А на дощечке написано:


«Подходцев – млекопитающее, жвачное, и то не всегда.
Заболел женитьбой 11 мая 19…
Выздоровел…»


– Клинков?
– Ну?
– У моей кровати сзади стоит безносая старуха с косой.
– Худая?
– Очень.
– Жаль. А то можно было бы зарезать ее этой косой и съесть.
– Клинков?
– Ну?
– Уверяю тебя, что тебе не нужны серые диагоналевые брюки. Ну, на что они тебе?
– Нельзя, нельзя. И не заикайся об этом.
– Ты и без них обойдешься. Человек ты все равно красивый, мужественный – в диагоналевых ли брюках или без них. Наоборот, когда ты в старых, черных – у тебя делается очень благородное лицо. Римское. Ей-Богу, Клинков, ну?
– Не проси, Громов. Все равно это невозможно.
– Ведь я почему тебя прошу? Потому что – знаю – ты умный, интеллигентный человек. В тебе есть много чего-то этакого, знаешь, такого… ну, одним словом, чего-то замечательного. Ты выше этих побрякушек. Дух твой высоко парит над земными суетными утехами и интеллект…
– Не подмазывайся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40