– Нет, ты должен быть здесь, – строго сказал Подходцев.
– Почему?
– Потому что сор из избы обычно не выносится!
– А у тебя глазки закрываются? – спросила Валя, по-прежнему внимательно изучая лицо Громова.
– На многое, – усмехнулся Громов.
– Закрываются, я спрашиваю?
– О, еще как!
– А ну, закрой.
Громов закрыл.
– Так же, как у меня, – пришла в восторг Валя. – А сказки ты знаешь?
– Я-то? Знаю, да такие все ужасные, что не стоит и рассказывать. Очень страшные.
– А ты расскажи!
– Это нам легче легкого. Ну, о чем тебе?.. Видишь ли, была такая баба-яга. Жила, конечно, в лесу… Да… Лес такой был, она в нем и жила… Ну, вот – живет себе и живет… Год живет, два живет, три живет… Очень долго жила. Старая-престарая. Можно сказать, живет, поживает, добра наживает. Да-а… Да так, собственно, если рассудить, почему бы бабе-яге и не жить в лесу. В городе ее сейчас бы на цугундер, а в лесу – слава-те Господи! Вот, значит, живет она и живет… Пять лет живет, восемь…
Ревнивый взгляд Клинкова подметил, с какой лаской растроганная мать смотрит на рассказчика, дарящего своим вниманием ее крошку.
– Да что ты все: живет да живет, – перебил он. – Не знаешь, так скажи, а нечего топтаться на одном месте. Вот я тебе расскажу, мышонок мой славный… Ну, иди ко мне на колени – гоп! Слушай: жила-была баба-яга… Поймала она раз в лесу мальчишку и говорит ему: мальчик, мальчик, я сдеру с тебя шкуру. – Не дери ты с меня шкуру, – говорит он ей. Не послушала она, содрала шкуру. Потом говорит: мальчик, мальчик, я тебе глаза выколю… – Не коли ты мне глаз, – хнычет мальчишка. Не послушала, выколола. – Мальчик, мальчик, – говорит она потом, – я тебе руки-ноги отрежу. – Не режь ты мне рук-ног. Но старуха, что называется, не промах – взяла и отрезала ему руки-ноги…
Увлеченный полетом своей фантазии рассказчик, возведя очи к потолку, не замечал, как лицо девочки все кривилось-кривилось, морщилось-морщилось и, наконец, она разразилась горькими рыданиями.
– Тебе бы сказки рассказывать не детям, а нижним чинам жандармского дивизиона, – сказал Подходцев, отнимая у него малютку. – Детка, ты не плачь. Дело совсем не так было: баба-яга действительно поймала мальчика, но не резала его, а просто проткнула пальцем мягкое темя малютки и высосала весь мозг. Мальчик вырвался от нее, убежал, а теперь вырос и живет до сих пор под именем Клинкова. Дырку в голове он заткнул любовной запиской, а мозгу-то до сих пор нет как нет.
– Очень мило, – пожал плечами Клинков. – Сводить личные счеты, вмешивая в это невинного младенца… Марья Николаевна! Если вам нужно куда-нибудь, я вас провожу…
– Собственно, мне нужно в два-три места по делу, но я думала, что меня будет сопровождать Подходцев. Он такой опытный в разных делах.
Клинков, чтобы скрыть смущение, подмигнул и сказал, выпятив грудь:
– Да-с! Клинков совсем не для разговоров о делах. С Клинковым разговаривают совсем о другом.
Отошел к окну и стал сосредоточенно глядеть на улицу.
А Громов отозвал Подходцева в сторону и, краснея, шепнул ему:
– Почему ты с ней едешь, а не я?
– А почему ты бы поехал, а не я?
– Да, но ведь я ее нашел, я ее привел…
– Ну, ну! Без собственников… Что она, котенок бродячий, что ли? Зато я добыл для нее ребенка, и, наконец, она сама меня пригласила…
– Пожалуйста, – хмуро сказал Громов. – Ты прав, я не спорю. Клинков! А ты что думаешь делать?
– Я думаю приказать, – сказал, продолжая стоять у окна спиной ко всем, Клинков, – чтобы мой кучер Семен заложил пару моих серых в яблоках, и поеду к князю Кантакузен.
– Оставайся лучше дома, – бледно улыбнулся Громов, – серых мы выбросим, яблоки съедим, а потом займемся с Валей – не оставлять же девочку одну. Валя! Я тебе сейчас нарисую крокодила.
И, погладив девочку по головке, Громов принялся чинить карандаш.

Глава 6.
Подходцев самый умный. Идиллия

Сумерки…
Подходцев лежал на кровати, заложив руки за голову, и мечтал бог его знает о чем. Изредка хмурился, сжимал голову руками, но потом, испустив легкий вздох, снова опадал, как внезапно ослабевшая пружина…
Громов безмолвно сидел на подоконнике, устремив упорный взгляд на улицу – «изучал кипучее уличное движение», как он вяло объяснил друзьям, заинтересованным его странным поведением.
Валя сидела на коленях у Клинкова и, по своему обыкновению, рассматривая в упор лицо своего взрослого собеседника, несколько раз тоскливо спрашивала:
– Где мама?
– Мама ушла по делу, – неизменно отвечал Клинков, разглаживая ее кудри. – Скоро вернется.
– Да она уже давно ушла.
– Тем больше резонов ей скорее вернуться.
– Чего?
– Резонов.
– Каких?
– Ты знаешь, что такое резон?
– Н… нет.
– Это такой человек, который детей режет, когда они пристают к нему с расспросами.
– А где он живет?
– На углу Московской и Безымянного…
– Он ходит по улицам?
– Да, уж такое его поведение, – рассеянно отвечал Клинков, прислушиваясь к чьим-то шагам на лестнице.
– А он маму не возьмет?
– Кажется, что мы все этого серьезно опасаемся, – с грустной насмешливостью ответил за Клинкова Подходцев…
– Не говори глупостей, – оборвал его Громов. – Раз Марья Николаевна говорит, что идет по делу, значит, дело существует.
– Конечно, существует, – как-то странно неестественно хрипло рассмеялся Подходцев. – А если бы вы слышали, как это «дело» звякает шпорами! Прямо малиновый звон.
Кубарем скатился с подоконника Громов и, подступив к холодно глядевшему на него Подходцеву, спросил дрожащим голосом:
– Что это значит?
– Шпоры-то? Да ведь шпоры были не сами по себе… Они были прикреплены к ногам… В темноте мне еще удалось рассмотреть живот, грудь, руки и голову.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40