Сообщу, кому следует, тогда уж займусь своими делами.
— У тебя это так просто. Если заварилась такая история, разве скажешь, когда она кончится! И где.
Темнотища стояла в этом болоте! Темь и сырость. Мы шли в вечных сумерках переплетенных ветвей, пропускающих, лишь редкие проблески дневного света. Почва под ногами представляла черную массу разлагающихся растений. Старые листья плавали в озерках стоячей воды, старые комли высовывали отвратительные комки перекрученных корней, похожих на голову Медузы, старые деревья росли из грязи, вокруг которой копилась черная вода. Идти можно было едва-едва, рискуя костями, если не жизнью, на каждом шагу. Но наконец мы все же добрались до твердой, лежавшей выше, земли. Опять поднялся ледяной ветер, выстуживая наши тела на долгой сумрачной дороге.
Однажды нам встретились развалины жилья. Почти вплотную к ним — ветхая изгородь. С кольев отваливается кора. Буйная трава скрыла все, что могло быть на земле, сообщая лачуге еще более заброшенный, потерянный вид.
Дорога оставалась безлюдной, и на ходу мы разговаривали. О многих вещах: о кораблях, и людях, и бурях на море, о крушениях, и судовых наборах, и как построить крепкую посудину, и как чувствуешь в руках добротно сделанное судно при высокой волне. Моряком я не был, хотя много раз выходил в залив, плавал в Ньюфаундленд, Новую Шотландию, на Лабрадор. Мне исполнилось всего десять, когда я под парусом один дошел до острова Бонавентур, который виднелся из моего дома. Да, впрочем, таких вещей какой мальчишка из Гаспе не делал. Но пусть я не был морским волком, как строить корабли, я знал, и знал, что требуется, чтобы они успешно противостояли стихиям.
Деревянная Нога знал больше. Он был знаком с открытым морем, и не поверхностно. Ему доводилось плавать боцманом, парусным мастером и судовым плотником. Он говорил о Марселе, Ла-Рошели, о Дьеппе, Сен-Мало, Бристоле, Генуе. Знал Малабарский берег и глубокие воды Иравади. Обо всем этом я слышал с детства, ведь многие Талоны возвращались в море, и наш родоначальник не остался единственным приватиром в семье.
И вдруг я застыл как вкопанный. За поворотом того, что здесь сходило за дорогу, в нескольких сотнях ярдов шел Маклем. Не один.
Жобдобва чертыхнулся, но было поздно. Он увидел нас и остановился подождать.
— Гляди в оба, парень, — предупредил мой спутник. — Злой тот человек, грешный, ни совести в нем, ни жалости. Дай малейшую возможность, сердце у тебя из груди вынет.
— Так ты знаешь его?
Жоб не отвечал, как если бы выболтал чего не следовало, затем с горечью проговорил:
— Да, знать его я знаю… скорее, о нем, и мерзостная случилась штука, когда он впервые встрял мне поперек курса. Следи за ним, не доверяйся ни на минуту. Почему-то ты привлек его внимание, а на кого он обращает внимание, те умирают. Сам видел.
Полковник Родни Маклем продолжал ждать на тропе. Красивый, смелый человек.
Глава 3
— Говори быстро, пока мы не подошли, — и тихо, звук разносится далеко. Куда ты идешь?
Признаться? А кто он такой, допрашивает тут меня? И стоит ли верить ему больше, нежели Маклему? Тот хоть больше похож на джентльмена.
Пока я колебался, Нога сказал:
— У нас больше общего, чем ты думаешь, куда больше. Порешить он тебя целится, и меня тоже. Мы с ним и вдвоем не справимся, но, может, хоть подольше протянем. Ну, что скажешь?
— В Питтсбург я иду.
Он нахмурился.
— В Питтсбург? Что это такое? И где?
Мы замедлили шаг и беседовали полушепотом.
— Это новый город на Западе. Там раньше стоял форт, Форт-Питт. На этом месте сливаются реки, и там строят суда для западных водных путей.
— Западные пути? Это через Тихий океан?
— Нет, по рекам. На Западе текут большие реки, во всех направлениях. Миссисипи видел?
— Ага, плавал разок-другой в Новый Орлеан. Вот уж река так река, больше всех на свете!
— Не больше. Есть река длиннее, намного длиннее, она впадает в Миссисипи. Называется Миссури. Далеко к западу она тянется, а исток ее — в Скалистых горах. В Питтсбурге еще много будут строить, и мои руки пригодятся, а со временем и для себя что-нибудь построю.
— По воде соскучился, так чего бы тебе не податься на море? Там есть местечки — острова, бухты и всякое такое, — которые ни одна живая душа еще не видела, и многие из них, сколько ни глядеть, не надоедят. Чего на реке-то ковыряться?
— Ах, Жоб, но это же совсем другая река! Она течет с высоких вершин, с ревом несется сквозь каньоны. Длиной она почти в три тысячи миль, и кто знает, что таится у ее начала и по берегам? Я пароход хочу строить, Жоб, пароход, чтобы поднялся до самых дальних пределов. Хочешь со мной — напарник мне не лишний, но друзья для хорошей погоды мне не нужны. Идешь со мной, — значит, на весь рейс.
Жоб молчал. Наконец со злостью выругался.
— Почему бы и нет в конце-то концов! Я с тобой, Джон Даниэль, раз ты решил так называться, потому что вместе мы целее будем, так я считаю.
Тут мы подошли к Маклему. С ним стояло трое, знакомых мне с прошедшей ночи, змееглазый среди них.
— Пошли компанией, — весело предложил он, — чем больше народу, тем безопаснее. Слышно, индейцы еще по временам нападают, а о белых бандитах и говорить нечего.
Так что дальше мы отправились все вместе. Маклем и я шли впереди, Жобдобва отстал, чтобы видеть, если кто сделает предательское движение, но так, что мог не только предостеречь, но и помочь мне делом. Сомнения меня все же донимали. Что мне о нем известно, в самом деле?
Враги окружали меня, но юношеское недомыслие и самоуверенность вселяли надежду: пусть хоть всем скопом набрасываются, авось слажу!
Я был сильнее, чем они, скорее всего, меня считали, и лучше стрелял.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46