Ото держался поодаль. Явно не желал иметь с этим местом ничего общего.
Я все еще сидел на лошади; Толли остановился рядом.
— Ты образованный человек, Чантри. Как ты растолкуешь его поведение?
— Возможностей я вижу две. Либо эта позиция очень уж хороша для обороны, либо это место — табу.
— Табу?
— У индейцев нет наших знаний, и они выдумывают злых духов, когда не в силах чего-либо объяснить. Скажем, какие-то их соплеменники уволокли одежду или постель умерших от оспы и с ними прикатили сюда. Тебе ведь известно, что такое случалось и индейцы быстро умирали. Другие могли найти их тела, без следов насилия, и решить, что тут поработали сверхъестественные силы. В конце-то концов, не так много лет прошло с тех пор, как мы сами рассуждали так же.
— Убедительно. Во всяком случае, я за то, чтобы остаться. А ты?
— Я тоже.
Позже я раздумывал, а верно ли посоветовал. Главного между нами не было. Каждый что-то мог, каждый помогал чем умел.
Я складывал небольшой костерок, Айзек Хит привязывал лошадей пастись. Боб Сэнди стоял на страже вместе с ото. Шанаган растянул на земле антилопьи шкуры и начал соскабливать с них остатки мяса. Остальные собирали топливо на ночь, а Казби Эбитт подвесил котелок и занялся приготовлением гуляша. Толли вслед за струйкой воды спустился к ручью осмотреть местность.
Огонь разгорелся. Я подошел к обрыву и смотрел на безбрежную степь, на траву, горящую красным в сиянии заходящего солнца. Только сейчас я отдал себе отчет в том, что совершил.
Моя жена и ребенок ушли, насмерть обожженные пламенем пожара, зажженного… кем?
Или это был слепой случай, подобно многим другим? Неожиданные загорания не являлись редкостью.
Но чего же натворил я сам? Порвал все связи, выкинул в мусор все жизненные планы и ускакал в неосвоенные земли. Еще два месяца назад я сидел бок о бок с выдающимися людьми: литераторами, бизнесменами, теми, за кем шли люди, — и вот он я в пустынном краю, и куда направляюсь?
Глава 3
Пылающие стрелы в небе медленно потухли, оставив на облаках огненную кайму, и прерия окрасилась в мрачный вишневый цвет, темнея тенями наступающей ночи. Пустая страна… но недолго ей быть пустой. Я знаю мой народ, видел их там позади в незатейливых фургонах или пешком, жена и дети на лошадях, иногда корова. У этих семей были лопаты и топоры, и они не собирались позволять чему-либо останавливать их. Они пойдут везде, где можно взять землю, потом забеспокоятся, снимутся и двинутся на закат вновь и вновь.
На пути обратно к костру меня приковал к месту голос Хита:
— …Он сказал что-то вроде, мол, Чантри сам поджег дом, и тот его вызвал на поединок. Этот болтун попросту трепал языком и попробовал отвертеться, но Чантри ему не позволил. Дерись, говорит, не то пристрелю, как собаку. Дал выстрелить первым, пуля оцарапала шею… до крови. Потом выстрелил сам.
— Убил?
— Да, и знаешь, куда попал?
— В рот, — сказал Соломон Толли. — В рот он ему выстрелил.
— Так ты слышал эту историю?
— Нет, — угрюмо ответил Толли, — но Чантри — жесткий малый. Кроме того, — добавил он, — я бы сам так сделал.
Я тихо постоял, пока разговор не перешел на другое, затем двинулся к ним с шумом, чтобы догадались — я поблизости. Лучше бы они не знали. Иногда самое желанное — быть никем. Прошлое я хотел забыть. Ведь я удрал не только от мест, где любовь и счастье обернулись болью, но и от шепотков, что я сам устроил этот пожар. Слухи возникают легко, а попробуй заставь их улечься!
Да и не хотелось, чтобы меня жалели или чтобы двери, однажды открытые для меня, захлопывались перед моим носом.
Винтовка, сделанная Фергюсоном, лежала в моих руках. Может быть, в грядущие годы ничего, кроме нее, у меня не будет. Она принадлежит мне. И не только это: с ней связаны воспоминания о матери, о той хижине, где, не всегда сытые, мы были богаты любовью, о жене, часто ездившей со мной на охоту, о сыне, которого я из этой винтовки учил стрелять.
Присев у костра, я пальцами вытер ленту внутри шляпы.
— Небо подсказывает, завтра будет ветрено.
— Да, — согласился Эбитт. — Есть гуляш. Лучше съешь весь, можно будет вычистить котелок. Сейчас сварю кофе.
А потом была беседа при огне, складный разговор людей Пограничья, и я слушал, потому что многое мне предстояло узнать. Я учился в Сорбонне и Гейдельберге и преподавал историю в Кембридже и колледже Вильяма и Мэри, однако чему я учился у этих людей, нельзя было найти ни в одной книге. Они рано появились в краю, куда я только что пришел, и прекрасно его знали.
Отблески пламени танцевали на лицах. Приятно пахло: огнем, свежесваренным кофе, шипящим в жару мясом, гуляшом.
За день кое-что изменилось: я убил дичь, снабдил стоянку пищей. Теперь мои спутники знали, что я не паразит и понесу свою долю трудов. Суровые люди в суровых местах, требовательных к обитателям, они понимали, что такое — убить врага, стоя с ним лицом к лицу. Это кое-что для них значило. Так не всегда происходило на Востоке, где дуэли случались часто, но некоторые относились к ним с неудовольствием.
Соломон Толли стоял на часах первым. Хит — вторым, я попросил последнюю очередь, помня, что индейцы предпочитают атаковать на рассвете.
Я опять заметил, что ото разглядывает мое ружье, и улыбнулся ему. Он не ответил улыбкой, но отвел взгляд. Я уже чувствовал усталость. Тело не привыкло к долгим часам верхом, а я хотел заступить на стражу свежим, поэтому развернул одеяла и улегся спать.
Хит разбудил меня деликатно.
— На часах три, ночь звездная.
Выкатившись из постели, я сложил ее, натянул сапоги и влез в сюртук. Хит покачал головой.
— Эти мне медные пуговицы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49