Лусинда выглядела, точно ее ударили. Лицо побелело.
— Получается, мы ничего не разыщем?
— Один шанс на тысячу, — проговорил Толли, — но есть ведь что-то еще? Сверх этого? Хоть какой-нибудь намек?
— Нет.
Мы возвратились к костру и уселись. Толли коротко изложил остальным суть дела. Мы все испытывали сожаление. Не за себя, мы же ничего не потеряли, а за нашу спутницу, потерявшую все.
Не Запад мы пришли за мехами, большинство из нас во всяком случае. Зачем прибрел я, мне не стало ясно до сего дня. Сбежал от чего-либо? От всего на свете? Пришел, желая измениться? Или вернуться в утраченное детство?
— А в убытке-то он, — заметил Шанаган. — Эта бледная мерзость из Мехико. Мы же пришли за пушниной, в конце концов, и можем ее добыть, несмотря ни на что. А ему ничего не оборвется, кроме удовольствия тащиться обратно.
— Так ведь он этого не знает, — мягко возразил Эбитт. — Не знает и никогда не поверит. Решит, что мы врем. А вы помните, что он говорил: он всех нас прикончит… стараясь заставить рассказать, о чем мы не имеем понятия.
Мы обменялись взглядами поверх пламени. Надежда на сокровища улетучилась, долгий путь к манданам остался. Все проблемы пребывали нерешенными.
А где-то позади Рейфен Фолви ехал по нашему следу.
Глава 14
Этим вечером мы сидели мрачные, как тучи. Переживали мы не за себя, нам терять было особенно нечего, а за Лусинду, к которой постепенно крепко привязались.
В трудном, можно сказать, отчаянном положении от нее не слышали слова жалобы. Не уступая лучшим среди нас наездникам, она спокойно обходилась имеющимся, не заикалась насчет еды, не настаивала на особых привилегиях.
Внезапно разозлившись, я обратился к Кемблу:
— Черт побери, Дег, мы должны что-то сделать! Барахло же спрятали, а с такими никчемными сведениями не похоже, что кто-нибудь его нашел.
— Далеко от того выступа? — спросил Толли.
— День пути, — ответила Лусинда.
— То есть от двенадцати до тридцати миль, в зависимости от состояния лошадей, насколько едущие нервничали и что собирались делать дальше.
— Скорее меньше, — заметил Казби Эбитт. — Подумайте сами: с ними ценности, индейцы рядом или на подходе. После того как прошло столько времени, ситуацию с уверенностью не восстановишь, но им наверняка пришлось туго, раз они вообще расстались со своим грузом.
— Теперь представьте все это себе. Они хотели смотаться во французские колонии, откуда можно уехать в Европу и форсить в Париже, Лондоне или Риме. Они вовсе не хотели зарыть свое добро в землю.
— Поэтому они должны ехать медленно, по-моему. Высматривать место: что-то подходящее для стоянки, чтобы был предлог задержаться… и что-то пригодное, как примета. Что-то сверх того, о чем нам говорили.
— Я все рассказала, про что знаю! — запротестовала Лусинда.
Соломон Толли кивнул.
— Думаю, так и есть. Что не означает, что больше ничего нет. Вполне вероятно, они приберегли нечто для себя самих, информацию, которую не открыли никому.
— Я бы сказал, мы можем находиться в пяти милях от цели прямо сейчас, — предположил Айзек.
Отблески костра вспыхивали на темной хвое и на серебристых стволах осин. Осины были из самых крупных, какие я видел. Ведь осина растет густо, струной тянется вверх. Это дерево любит солнце, не может без него обойтись и в числе первых занимает опустошенные пожаром участки. Она вырастает высокой, и под ее покровом начинает подниматься ель, процветая под защитой. Но по мере того как ель становится выше, осина начинает отмирать, пока через много лет не остается один плотный ельник.
Одно из наиболее красивых деревьев в мире, оно мало годится в дело, потому что от сердцевины гниет. Сейчас, в канун зимы, его листва уже зазолотилась. Почва, где мы будем спать, укрыта золотым ковром в несколько дюймов толщиной. На мой вкус, достаточное богатство.
Поднявшись от огня, я набрал листьев и свалил их в месте, где ляжет Лусинда, затем нагреб для себя. Я чувствовал себя взвинченным и не хотел спать. Костер мы оставили догореть до углей. Мы подсовывали в него шишки и обломки дерева, валяющиеся кругом, но выбирали такие, чтобы тлели, не производя яркого пламени.
Боба Сэнди беспокоила его нога. Мы обработали ее тщательно, как только были в состоянии, но, хоть кость осталась неповрежденной, рана болела, и нога сгибалась с трудом. Сэнди заснул первым, потом Эбитт.
Хит сторожил первым и уже спустился вниз. Кембл и Толли улеглись, затем Хорхе Улибарри, выяснив, что не может ничем услужить Лусинде, удалился на покой, забравшись глубоко в осинник. Дэйви Шанаган лег под елкой; он видел костер, но самого его от костра не было видно.
— Почему вас зовут Профессором? — ни с того ни с сего спросила Лусинда.
— В шутку, — пожал я плечами, — но я действительно преподавал какое-то время. Не засиделся в должности, признаюсь прямо. Мне нравилось заниматься наукой, нравилось учить, но я еще и писал, и немного баловался юриспруденцией. Откровенно говоря, кем-то определенным я не стал. Видите ли, мальчишкой я жил в лесу. Глушь нанесла на меня свой отпечаток, и временами я обнаруживаю, что скучаю по тенистым тропинкам под кронами деревьев.
— А теперь что?
— Кто знает! Сомневаюсь, что когда-либо вернусь к прежнему образу жизни. Конечно, многое хотелось бы изучить. Тянет попутешествовать, исследовать древние цивилизации Азии, Или, если на то пошло, здешние. Слишком мало известно о том, что тут делалось до появления белых.
— Вы не женаты?
— Моя жена умерла. Тогда я и отбросил связи с прошлым.
Я встал.
— Лучше постарайтесь отдохнуть. Завтра нам придется нелегко.
Она отправилась в постель, но я не последовал ее примеру.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49