..
"Семерка" свернула на колдобистый проселок.
- Можно закурить? - спросил рябой.
- Нет! Не шевелиться! Руки - на коленях! - отрезал Брустин. Чем
дальше они ехали, тем сильнее был страх Брустина. Но боялся он не их, а
той жуткой встречи, которая, возможно, предстояла. "Только бы они не
выкинули какой-нибудь номер", - думал он. Но вроде все предусмотрел: перед
тем, как выехали, велел им заблокировать, утопив фиксаторы, обе передние
дверцы, правую заднюю заблокировал сам, а левую, у которой сидел, оставил
не на запоре... Он понимал, что они уразумели: в другое место везти его
бессмысленно, бесконечная езда насторожит его, может вывести из себя...
"Семерка" свернула на просеку, остановилась на поляне, окруженной
жесткими зарослями шиповника, за которыми темнел сомкнутый лес.
- Сидеть, не двигаться, - приказал Брустин.
Они понимали, что здесь ему пристрелить их еще проще, значит надо
выполнить все, что он скажет и... ловить момент.
Брустин вылез из машины, и сразу почувствовал полуночный холод. Он
подошел к дверце, за которой сидел рябой, жестом показал: отпирай, выходи.
Тот открыл дверцу, высунул ногу, Брустин тут же швырнул со всей силой
дверцу обратно. Рябой взвыл от боли: удар пришелся в надкостницу голени,
он вывалился на жухлую, прихваченную изморозью, траву.
- Когда в таких ситуациях вылезаешь из машины, высовывай сразу обе
ноги, вторую ставь поближе к петлям. Впрочем, тебе эта наука больше не
понадобится, - сказал Брустин. - Иди к нему, кивнул в сторону водителя.
Стойте рядом, ключ оставьте в замке. Без моей команды даже волос на ваших
головах не смеет шевельнуться, - он все говорил и делал с каким-то
странным спокойствием и вниманием, как бы отстранившись от цели своего
пребывания здесь. - Где это?
- Там, - высокий блондин, на лице которого сейчас в лунном свете
Брустин разглядел шрам через обе губы, повел рукой в сторону кустов...

Утром, как и уговорился, Зуйков был на даче у Фиты. Жена Фиты
отнеслась к этому визиту, как к неизбежности, не выказав ни радости, ни
раздражения. И все же Зуйков сказал извинительно:
- Я ненадолго.
Она молча кивнула.
- Среди ваших близких знакомых нет ли людей по фамилии Якимов и
Жигалов? - спросил Зуйков.
Она наморщила лоб, вспоминая, и Зуйков понял: коль вспоминает, значит
это не близкие люди. Наконец сказала:
- Нет, не слышала таких.
- А кто это Евсей Николаевич, подаривший Анатолию Ивановичу часы к
50-летию?
- Не знаю. Толя говорил, кажется, какой-то сослуживец.
- Евдокия Федосьевна, в этом списке номера телефонов, посмотрите,
пожалуйста, нет ли здесь знакомых вам, и кому они принадлежат, - он
протянул ей листок, на который выписал телефоны из морфлотовского блокнота
Фиты.
Листок она изучала долго, наконец указала номер в Екатеринбурге,
пояснив, что это телефон племянника Фиты; затем опознала телефон в
Петербурге, сказала:
- Это одноклассник мужа, полковник милиции. Остальные мне не
знакомы...
Больше здесь делать было нечего. Поблагодарив и извинившись, Зуйков
уехал в прокуратуру. Следователем, который вел дело, оказалась женщина.
Зуйков назвался.
- Прокурор меня предупредил, что вы приедете, - она достала из сейфа
папку. - Садитесь, тот стол свободен, коллега в командировке.
Зуйков стал читать странички дела. Ничего нового он не нашел, те же
экспертизы, одна из них подтверждала наличие ожога кожи у виска, другая -
восковая - следы пороховых газов между большим и указательным пальцами
правой руки. Почти в самом конце был подшит лист бумаги, на котором он
увидел некий рисунок: в центре круг, от него вверх, вниз, в стороны шли
линии, заканчивались они квадратами, в каждый вписаны слова: "Жигалов.
Здесь", "Екатеринбург. Федор", "С.-Питер. Иван", "Владивосток, Сергей".
Скрепленный с этим был и второй лист, на нем такой же чертеж, только в
квадраты вписаны другие крупные города России и другие имена или фамилии.
Но эти квадраты были накрест перечеркнуты красным фломастером, им же
подведена черта, под которой рукой Фиты написано: "За все - 50 тыс".
- Вас можно на минуточку, - позвал Зуйков следователя.
Она встала, подошла.
- Где вы нашли эти странички? - спросил он.
- Во время обыска. Они лежали в странном месте - между страниц
однотомника Гете.
- Почему вы это посчитали странным? - спросил Зуйков, зная, что ее и
его мысли совпадут.
- Я не думаю, что Фита был большой любитель или знаток немецкой
поэзии, и что он часто обращался к Гете, используя в виде закладки эти две
странички.
- А вам не кажется, что именно потому, что Гете берут в руки не все и
не каждый день, однотомник служил неким тайничком? - спросил Зуйков,
проверяя свое предположение.
- Я думала об этом. Но расшифровать нарисованные ребусы не смогла. А
вам что-нибудь приходит в голову?
- Пока нет, - слукавил Зуйков, ибо то, что знал он и чего не знала
она расшевелили в нем некое подозрение...
Поблагодарив, извинившись, Зуйков ушел.
Под вечер того же дня он позвонил на городскую квартиру, где жил с
семьей сын Фиты.
- Слушаю, Фита, - отозвался четкий мужской голос.
- Здравствуйте, Михаил Анатольевич. Это полковник Зуйков.
- Здравия желаю. Мама говорила о вас. Чем обязан?
- Хотел бы повидаться с вами.
- Сегодня я буду все время дома. Можете приехать...
Четырехкомнатная квартира была из тех, что называют "барская",
"престижная", "элитная". Обставлена импортной мебелью, ковров не было,
полы укрыты по всему периметру ворсистым покрытием.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80