Часа через два, пройдя еще семь миль, они расположились на ночлег. За
все это время Григор не проронил ни слова. Он шагал по тропе, как автомат,
ничего не слыша, ничего не видя, безразличный к тому, куда он идет и
дойдет ли когда-нибудь до цели.
При ярком свете костра Сэмми Файнстоун наклонился к нему и сказал:
- Не надо так убиваться. Ей бы это не понравилось.
Григор ничего не ответил. Он пристально глядел на пламя, но перед
глазами его была тьма.
- Она ушла быстро, с незамутненной душой, самым легким путем, -
утешал его Сэмми. - У нее ведь было больное сердце, верно? - Не получив
ответа, он продолжал: - Идя следом за ней, я не раз замечал, как она вдруг
начинала задыхаться и прижимала руку к левому боку. Я-то думал, что,
может, ее беспокоит невралгия. А оказывается, это было сердце. Почему она
нам об этом не сказала?
- Не хотела деладь друдноздь, - безо всякого выражения произнес
Григор.
Это он в первый раз заговорил после ее погребения.
И в последний.
Никогда больше он не вымолвил ни слова.
К четырем часам утра в лагере его уже не было. Когда две луны стояли
еще высоко, а третья склонилась к горизонту, Кесслеру надоело неподвижно
стоять на посту, и он, тихо ступая, обошел вокруг лагеря и увидел, что
место, где до этого спал Григор, пустует. Кесслер не поднял тревогу сразу:
для людей отдых и сон были настолько необходимы, что нельзя было будить
их, предварительно все не обдумав. Поэтому он, осторожно перешагивая через
спящих вповалку людей, вначале обыскал лагерь и прилегающую к нему
местность.
Григора нигде не было.
Со всех сторон их грозно обступали джунгли. Какое-то фосфоресцирующее
существо, широко раскинув крылья, бесшумным призраком пронеслось между
верхушками деревьев. Кесслер поразмыслил над создавшимся положением. Как и
когда удалось Григору скрыться, установить было невозможно. Он мог уйти и
час назад, и раньше. А теперь он, возможно, находился в нескольких милях
от лагеря, если, конечно, еще был жив.
Зато угадать, ~куда~ он ушел, было несложно. Так что же делать? Если
он, Кесслер, отправится в погоню один, ему следует разбудить кого-нибудь
из спящих, чтобы тот сменил его на вахте.
И тогда их маленький отряд на время разделится, а это вдвое увеличит
вероятность нападения какого-нибудь существа, а то и нескольких, которые,
вполне возможно, все эти одиннадцать дней незаметно следят за людьми в
ожидании такого благоприятного случая; это снизит их обороноспособность.
При таких плачевных обстоятельствах их сила в единстве. Разобщенность
может привести к катастрофе.
С большой неохотой Кесслер вынужден был принять единственное
приемлемое решение: он разбудил всех.
- Григор ушел.
- Когда?
- Не знаю. Либо он бесшумно уполз с поляны, когда я стоял спиной к
лагерю, либо его уже не было здесь, когда я заступил на вахту, а я этого
не заметил. - Он угрюмо уставился на костер. - Мы не можем бросить его на
произвол судьбы в этом страшном лабиринте.
- Я схожу и приведу его, - вызвался Сэмми, подняв с земли свое
мачете.
- Для нас слишком большая роскошь по очереди в одиночку рисковать
жизнью, - заявил Кесслер, отвергая его предложение. Вперед ли, назад ли,
но пойдем мы все вместе.
Билл Молит поднялся на ноги, взвалил на спину свой тяжелый мешок,
широко зевнул и схватил мачете.
- Тогда это вопрос решенный. Мы все пойдем обратно. Идти нам
всего-навсего миль семь. А что такое семь миль? - Он снова зевнул и сам
ответил на свой вопрос: - Ночью это все семьдесят. Ну и что? Пошли.
Каждый вскинул за плечи свою ношу, и они отправились в путь, держа
наготове пистолеты и мечете. Пламя покинутого ими костра померкло вдали.
Фини бежал впереди, то и дело к чему-то недоверчиво принюхиваясь и утробно
рыча.
Григор лежал на поляне, тело его было сведено судорогой, ноги
подтянуты к подбородку, в левой руке зажат наполовину пустой пузырек из
походной аптечки. Его откинутая правая рука покоилась на свежем могильном
холмике, словно оберегая его. Головой он уткнулся в землю у основания
деревянного креста. Они достали лопату, и, выполняя желание Григора,
опустили его во тьму рядом с "маленькой Гердой". Ведь именно за этим он
шел сюда сквозь ночь чужой планеты.
Кесслер записал в своем дневнике: "День тринадцатый. К северу
продвинулись миль на сто с небольшим. Последние два дня идем быстрее".
Около ста миль за тринадцать дней. Не густо. Неужели эти проклятые
джунгли никогда не кончатся?
Кесслер разорвал пакет с пищевым концентратом, бросил его Фини,
вскрыл еще один для себя и принялся медленно есть.
- Одно утешительно - если, конечно, это можно счесть утешением: после
каждой еды наш груз становится чуть легче.
- А вокруг тьма-тьмущая всяких плодов и корений, - заметил Молит. - Я
знаю правило номер один: не ешь того, о чем доподлинно не известно, что
это съедобно. Кара за непослушание может оказаться такой ужасной, что
захочешь не придумаешь. Однако рано или поздно нам придется рискнуть.
- Не кушать - умирать медленно, - изрек Малыш Ку. - Кушать что нельзя
- умирать быстро.
- Да ты, приятель, еще мечтать будешь, как бы быстрей подохнуть, - не
уступал Молит. - Вот на кое-каких планетах есть плоды с виду сочные,
вкусные, а съешь, и тебя так скрутит, что пятки под мышками застрянут.
- Покойнику в такой позе нужна могила покороче, - включился в
разговор Сэмми Файнстоун.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20