его снесло с фасада первого гуманитарного корпуса – видимо, случайный снаряд ударил по касательной… У наводчиков дрожали руки, хотя это и были отчаянно смелые люди. Им предстояло через несколько часов стать пищей для дружины сиятельного кагана Гаггэ. Они ею и стали… те, кто остался в живых.
Бывший детский театр превратился в бесформенный ком строительных материалов, сплавленных друг с другом волной магического пламени. Вместо цирка зияла воронка двухсотметрового диаметра. Всхолмье, образовавшееся рядом, там, где раньше были детские аттракционы, поросло Черной Проволокой – то ли растением, то ли животным, очень похожим на растение. Черная Проволока с редким постоянством истребляла птиц, иногда поливала ядом оборотней, но к людям оставалась индифферентной. Она пришла сюда из мира Багнадоф и чувствовала себя на Земле неуютно… Лишь небольшая полоса прежнего проспекта Вернадского, начиная от прежнего Метромоста прежней станции метро «Университет», по счастливому стечению обстоятельств сохранилась почти в первозданном виде. Две полосы темного асфальта, хотя и растрескавшегося, раздвинутого побегами растений, – земных и не очень – все еще связывали берег Москвы-реки с пристанью подземных кораблей…
Немо добрался до асфальта и зашагал, насвистывая, к месту встречи, назначенному генералом Даней.
Если бы его спросили: что такое проспект Вернадского? что такое цирк? что такое детский театр? что такое Метромост? Он бы ответил: «Не знаю. Не знаю. Не знаю. Не знаю». Ему было шестнадцать, и он родился на те же шестнадцать лет позже проклятого две тысячи тридцатого, когда какой-то безмозглый вонючий оккультист, вместо того чтобы насладиться безобидным странствием по миру снов, лучшему курорту преисподней, спьяну вызвал его сюда , к себе домой . Метромост Немо еще застал. Он бы помнил его, если бы помнил хоть что-то, предшествовавшее десятому августа 2051-го. Но тот горячий денек на Хорошевке лишил его всей памяти, помимо нескольких ярких, ни с чем не сшитых лоскутков… Вся его жизнь сосредоточилась на пятачке из четырех последних лет и примерно четырех же не прожитых еще минут.
Когда Немо вправляли мозги, Даня услышал от инженера-хирурга, большого спеца в своем деле и конченого нарка:
– Если ему оставить собственные извилины, ваш парень будет пускать слюни и бубукать вроде хренова младенца. Если сунуть ему в башку железяки и провода, он станет психом с опасными вывихами. Если… короче, у меня есть вытяжка из железы внутренней секреции настоящего гоблинского истребителя магов… и я… конечно, с твоего разрешения…
– Кем он станет?
– Умным парнем. Крутым парнем. Только не совсем человеком.
– Я не люблю этой дряни, люди должны оставаться людьми, а чужих следует убивать. Сколько увидел – столько убил.
– Да-а-а-а… Но… Он не будет чужаком. Пригрейте его, как котенка, и он будет нашим. То есть… вашим. Почти нормальным.
Даня потер переносицу:
– Выражайся яснее. Я все еще не возьму в толк, о чем это ты.
– Генерал! Либо твой парень – овощ, либо – буйный, либо – козырная карта в колоде. Но в последнем случае вы должны его сделать младшеньким братишкой. Или вроде того.
Даня сказал:
– Давай, делай. Рискнем.
А сам подумал: «Младшенький братишка! И это Серж Костолом!»
Разумеется, Немо ничего не знал ни о разговоре генерала с инженером-хирургом, ни о мыслях Дани. Все, что от него осталось, было в тот момент намного тупее овоща и намного менее восприимчиво к человеческим разговорам, нежели дубовая колода для мясницкой работы…
Он очнулся никем, получил от команды имя Немо и целых полгода учился быть похожим на обычных людей. По прошествии шести месяцев он уже не пытался выдать все десять равно вероятных ответов, вспыхивавших в его сознании в готовом виде, если ему кто-нибудь задавал вопрос. Он уже не пытался сказать: «Приятного аппетита», – поев и помыв миску. Он уже не пытался ругать людей за драку, которая неминуемо произойдет между ними через пару минут.
Сознание Немо лишено было человеческого восприятия времени. Точка «сейчас» размазывалась для него на срок приблизительно от шести до тринадцати минут – в зависимости от времени дня, погоды и степени сытости. Чаще всего это было восемь минут… Иными словами, четыре минуты того, что с ним уже произошло, плюс миг нормального человеческого «сейчас», плюс еще четыре минуты ближайшего будущего, абсолютно закрытого для всех остальных.
– Здравствуй, Тэйки. Рад тебя видеть, – произнес Немо вполголоса.
…Именно он рассказал команде, почему гоблинские маги в тридцатых и сороковых запросто опережали человеческих и почти всегда выходили победителями из столкновений любого статуса. Он вообще многое объяснил. Катя, например, помнила те незапамятно давние времена, аж четверть века назад, когда с гоблинской провинцией, оторвавшейся от материнского мира Багнадоф, пытались бороться с помощью танков, самолетов, ядерных зарядов… А воинство провинции, все еще свежее, многочисленное и не отравленное миазмами техногенной Земли, наверное, смеялось над человеческими военачальниками, как над малыми детьми. Танками – ха-ха! – против Жезла Покоя! Стратеги – ха-ха! – против мажьего прайда низшего градуса! Маршалы не успевали как следует придумать, где им наносить очередной контрудар, а карты местности, необходимые им для полуродившегося замысла, к тому времени уже рассыпались в прах…
– Привет, Немо. Опять я застала тебя врасплох. Смотри, попадешься кому-нибудь не такому ласковому, как я, – и ага!
– Здравствуй, Тэйки. Рад тебя видеть, – повторил Немо.
Тэйки жила рядышком – в каменном сарае с круглым куполом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16