Если я не был занят на строительстве постового окопа, то проводил дни в ледяной штольне, читая книгу и стуча ногами о раму, чтобы согреться. Той же цели служила спрятанная в нише меловой скалы бутылка зеленого мятного ликера, которому мы с моим ординарцем охотно отдавали честь.
Если бы только нам вздумалось разжечь в своем карьере костерок, осветив тем самым тусклое декабрьское небо, то вся местность вскоре стала бы необитаемой, ибо противник покуда принимал за резиденцию командования сахарный завод и главную порцию своих снарядов расходовал на эту старую железную развалину. Жизнь, таким образом, возвращалась в наши застылые члены только в часы рассвета. Разжигали огонь в маленькой печи, и, помимо густого чада, она распространяла и уютное тепло. С лестницы, ведущей в штольню, вскоре слышался стук котелков; это означало, что подносчики еды, ожидаемые с нетерпением, возвратились из Виза. И если неизменная последовательность из брюквы, перловки и сушеных овощей нарушалась лапшой или фасолью, то лучшего было и не нужно. Я немало радовался, сидя за своим маленьким столом и вслушиваясь в бесхитростную беседу людей; окутанные табачным дымом, они ютились вокруг печки, на которой, источая пряные запахи, стоял котел с грогом. Война и мир, битва и родной дом, отпуск и места отдохновения – все это обсуждалось в сухой нижнесаксонской манере, и я, как обычно, запоминал какое-нибудь меткое выражение. Так, например, ординарец, отправлявшийся в отпуск, прощался со словами: «Братцы, до чего же хорошо снова лежать в своей постели, а мамаша так и ластится к тебе под самый бок!»
19 января в четыре часа утра пришла смена, и мы в сильную метель отправились в Гуи, где должны были задержаться на продолжительное время, чтобы подготовиться к большому штурму. Из предельно ясных учебных приказов Людендорфа, доведенных до сведения всех, включая ротных командиров, мы узнали, что уже в ближайшее время будет произведена попытка решить исход войны единым мощным ударом.
Мы заучивали забытые формы стрелкового боя и маневренной войны, много времени уделяли и стрельбе из винтовки и пулемета. Поскольку все деревни за линией фронта вплоть до последней мансарды были заняты, в качестве стрельбища использовали любую насыпь, и пули иногда жужжали над местностью, как во время боя. Наводчик моей роты во время разбора учений ручным пулеметом выбил из седла командира чужого полка. К счастью, пострадавший отделался легким ранением в ногу.
Несколько раз я со своей ротой, вооружившись боевыми гранатами, предпринимал учебные атаки на сложные системы окопов, проверяя опыт битвы при Камбре. И здесь бывали раненые.
24 января полковник фон Оппен распрощался с нами, чтобы принять бригаду в Палестине. С осени 1914-го он непрерывно командовал полком, чья военная история тесно связана с его именем. Полковник фон Оппен был живым примером прирожденного командира. Он был представителем расы вождей; его всегда окружала атмосфера порядка и уверенности. Полк – это последнее соединение, в котором все еще знают друг друга лично; в некотором смысле это огромная военная семья, и облик подобного командира невидимо оказывает свое влияние на тысячи. К сожалению, его прощальным словам: «До свидания в Ганновере!» – не суждено было сбыться; вскоре он умер от азиатской холеры. Уже после того, как я узнал о его смерти, я получил еще одно письмо, написанное им собственноручно. Я за многое ему благодарен.
6 февраля мы снова переселились в Леклюз и 22-го были размещены в воронках слева от шоссе Дюри – Эндекур, чтобы ночью начать окопные работы на переднем крае. Осматривая позицию, находившуюся против груды обломков бывшей деревни Буллекур, я понял, что мощное наступление, о котором с надеждой шептались на всем Западном фронте, частично должно было состояться именно здесь.
Повсюду шло лихорадочное строительство, сооружались штольни и прокладывались новые пути. Поле было усеяно расставленными посреди голой местности табличками с таинственными цифрами, обозначавшими, по-видимому, расположение батарей и командных постов. Наши аэропланы без устали совершали заградительные полеты, закрывающие противнику обзор. Чтобы обеспечить войско точным временем, каждый день ровно в двенадцать часов с привязных аэростатов спускали черный шар, исчезавший ровно в 12:10.
В конце месяца мы снова отправились в Гуи на прежние квартиры. После обильных упражнений в батальонных и полковых соединениях мы дважды на просторной, обозначенной белыми лентами позиции отрепетировали прорыв всей дивизии. В заключение дивизионный командир произнес перед офицерами речь, из которой стало ясно, что штурм начнется в ближайшие дни. Железный дух атаки, дух прусской пехоты, парил над массами, собравшимися здесь, на нормандском фронте в период пробуждения весны, для проведения боевых испытаний.
С радостным чувством я вспоминаю те вечерные часы, когда мы сидели за круглым столом и горячо беседовали о предстоящей маневренной войне. И неважно, если в пылу возбуждения на вино уходил последний талер, – на что нам деньги по ту сторону вражеских линий или тем более в том, лучшем мире?
И только напомнив нам, что жизнь в тылу совсем еще не кончена, капитану фон Бриксену удалось на следующий вечер удержать нас от того, чтобы не обстреливать стены стаканами, бутылками и фарфором. Команда тоже находилась в хорошей форме. Мы слышали, как ребята в своей сухой нижнесаксонской манере рассуждают о предстоящей по плану Гинденбурга «конной атаке», и было ясно, что они пойдут на штурм как всегда жестко, уверенно и без лишнего шума.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100