Был принят, да и как его не принять: отличное здоровье, образование, уважаемая семья… Но летчиком он тогда стать не успел: дела у австрийцев на фронте шли неважно, авиацию же, как известно, мало кто в те времена принимал за большую силу. Тысячу лучших слушателей офицерских училищ, в их числе кадета ди Бартини, направили в пехоту. Так Роберто попал в Буковину.
Если он когда-нибудь и мечтал о воинской славе, то очень скоро ничего от этих мечтаний не осталось. Его ждали не рыцарские подвиги, а грязь, бессмыслица, от которой всегда особенно страдают люди, подобные Роберто: все-то на свете они желают понять, обо всем иметь собственное мнение. Озлобленность, унижения, жестокость… Солдат недостаточно ретиво и молодцевато приветствовал лейтенанта – и лейтенант его избил. Солдат не выдержал, дал пощечину негодяю. Скорый военно-полевой суд, приговор – повешение… Через несколько дней тот же лейтенант остановил кадета Бартини:
– Почему не отдаете честь?
– Свою надо иметь! – сдерзил кадет – и успел выхватить пистолет быстрее, чем лейтенант. Не успел только кадет сообразить, что теперь уже никакая сила, кроме чуда, не спасет и его от военно-полевого суда.
Чудо, однако, произошло. Утром в день суда, сидя на гауптвахте, Бартини услышал свист, конский топот, ругань, крики – это шли лавой казаки генерала Брусилова. Дверь каменного подвала оказалась незапертой, часовой исчез. Роберто выбежал на улицу местечка, прямо навстречу смуглому молодцу на лошади, с пикой и шашкой. Бросок в сторону, буквально из-под копыт, плашмя на землю, как в футболе, – вот и уроки тренера Карло пригодились! – и всадник проскакал мимо…
Пленных рассортировали, офицеров отделили от солдат, построили в каре. Молодая красивая дама в косынке сестры милосердия, сидя в открытом автомобиле, обратилась к ним по-французски, Роберто переводил ее слова соседям: «Мы надеемся, что с нашими людьми у вас будут обращаться так же гуманно, как мы с вами…»
От Галиции до Дарницы, под Киевом, офицерская колонна шла пешком, только заболевших сажали на телеги с соломой. Было тяжело, все это казалось унизительным, о даме в косынке Бартини думал со злостью. Однако впоследствии он вспоминал этот трехнедельный переход по-иному: он получил представление о новой для него стране, какого не получишь, глядя из окна вагона.
В Дарнице им подали эшелон, такой неторопливый, что дальнейшая дорога заняла еще больше месяца, – правда, вела она через всю Россию, с запада на восток. Сначала до Иванова; оттуда – после отдыха, бани, медосмотра и переклички – дальше. Объявили, что пункт назначения – берег Тихого океана.
В такую даль юный Роберто, сочиняя в Фиуме историю рода баронов Бартини, при всей безудержности мальчишеского воображения, не отважился заслать даже корабли-катамараны атлантов… Но сам кое-какие сведения об этих местах имел, пусть книжные; и теперь поставил себе целью быстрее освоиться в новых условиях. На долгих остановках в ожидании, пока пройдут встречные составы, он все легче объяснялся по-русски с местными жителями, заметил даже, что в Казани люди говорят не совсем так, как в Киеве и в Туле, в Омске – не совсем так, как в Екатеринбурге… И одеваются кое-где по-своему; запомнились ему марийцы – изяществом, с каким они носили самодельную плетеную обувь, лапти.
Роберто впервые увидел, прочувствовал, как обширна земля. Волга, Уральские горы, где он только и помнил, что добывается руда и красивые камни, Иртыш, Енисей, Лена… Мосты через эти великие реки ему казались бесконечными, перестук колес приглушался, словно падал далеко вниз, где над серой водой медленно скользили еле различимые птицы.
Я ему говорил: «Положим, Роберт Людовигович, мосты там высокие, но все же не настолько…» Он усмехался: «Наверное. Я просто вспоминаю…» Тайга волнами выходила из-за горизонта, и ей тоже конца не было…
На станциях к эшелону выносили скудные плоды своих трудов тихие женщины. Кто десяток яиц вкрутую, кто горку картофельных лепешек на салфетке, и совсем хорошо, если вареную курицу. Несли пучки бледно-зеленых стебельков со слабым запахом лука, миски с желтыми комочками в воде – их здесь называли серой, жевали ее, как американцы резинку. Продавали молоко стаканами из влажных, прохладных глиняных горшков. Солдаты-охранники не мешали этой торговле – жалели не то пленных, не то соотечественников, – нарушали приказ никого не выпускать из вагонов, отворачивались. Денег у австрийцев было мало, обмен шел больше натуральный: на шапку, ножичек, фляжку… В Тюмени Роберто за складной ножик плеснули в котелок порцию жидкой пшенной каши, осторожно отмерили ровно ложку подсолнечного масла. К обоюдному удовольствию.
Лагерь их ждал под Владивостоком. Пленных офицеров работой там не утруждали. Они обслуживали только себя. Времени у них оставалось вдоволь, и за три года Бартини как следует изучил русский язык. Читал газеты, а в них статьи, подписанные хотя и разными фамилиями – Вильям Фрей, К. Иванов, В. Ильин, – но их стиль выдавал одного автора. Выяснилось, кто этот автор: Ленин, лидер русских большевиков.
Среди пленных и солдат охраны тоже были социалисты, и Роберт (русские называли его Роберт, а не Роберто) с ними познакомился…
Ласло Кемень, ставший потом другом Бартини, бросил как-то фразу: «Набрался барон социально чуждых идей!»
Упрощенный подход. Никогда Бартини ничего не «набирался», все по мере сил подвергал своему анализу. Максимально доброжелательно, с тем вниманием, каким его самого позднее подкупил Д.П.Григорович, он выслушивал и обдумывал любые мнения, не торопился сказать «да» или «нет».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37