Я настроился на короткие волны в ожидании позывного сигнала «Крокет ред», который должен был подать полковник Бинз со своего бомбардировщика «Ангельская поступь», и осматривал небо в поисках других самолетов авиагруппы. Мерроу выглядел необычно мрачным и притихшим и ограничивался короткими, отрывистыми вопросами.
– Кто-нибудь видел сигнальные ракеты?
В затянутом облаками небе было тесно от «летающих крепостей». Мы старались не прозевать сигнальные ракеты с «Ангельской поступи» и других самолетов, но ничего, кроме хаоса, не видели.
– Боумен, ты что-нибудь слышишь?
– Пока нет.
Что-то в голосе Мерроу привлекло мое внимание. Я быстро взглянул на Базза и уже собирался спросить, как он себя чувствует, но вовремя остановился: мне не хотелось предоставить ненавистному человеку удовольствие высмеять мою заботливость, да у меня тогда не было и желания компрометировать Мерроу перед экипажем. Однако в голосе Базза определенно слышались какая-то странная неуверенность, какая-то отрешенность и вместе с тем какое-то напряжение.
Как он, этот голос, был не похож на тот, каким Мерроу в прежние дни бросал экипажу свои команды и приказы! Тогда Базз буквально бурлил и, как мне казалось, был безгранично влюблен в жизнь. Припоминаю, как в те дни он свертывался клубком на одной из кушеток в гостиной рядом с нашей столовой, чтобы немного вздремнуть после ленча, глубоко вздыхал и, сославшись на Китса, с напыщенным видом изрекал: «Искусство жить в том, чтобы вечно радоваться жизни». Но Дэфни помогла мне разглядеть, что любил он вовсе не то, что называется жизнью, а нечто совсем иное. Ясно представляю, как он, прежде чем свернуться на кушетке, стоит на другой день после рейда перед доской объявлений у офицерской столовой и жадно рассматривает снимки первых взрывов, столбы дыма и пыли, хаос разрушения и последующие фотографии – скелеты зданий, оспины, оставленные нашими бомбами. Прищурив глаза и выставив подбородок, он мог стоять так очень долго; мрачное лицо… В это утро, после того, что Дэфни рассказала мне накануне, я знал, что не ужас и не сожаление выражало лицо Базза, а скорее гримасу человека, который хлебнул большой глоток крепкого вина и чувствует, как горит горло и как блаженство постепенно наполняет грудь – с той лишь разницей, что Мерроу мог сколько угодно смаковать это ощущение.
Потом я вспомнил случай, когда Базз при встрече с вражескими истребителями впервые испустил боевой клич – в последующих рейдах он превратился в долгий, пронзительный, леденящий душу крик, и я возненавидел его больше, чем всю нашу работу. Раз уж я заговорил об этом, добавлю, что впервые мы услышали клич Мерроу почти в самом начале нашего срока службы в Англии, тринадцатого мая, во время рейда на Моль – нашего пятого боевого вылета, но я не обратил на него особого внимания, потому что в тот день небрежно надел носки и едва не отморозил ноги. И тем не менее отчетливо помню, что произошло это после того, как Хендаун сообщил о начинающейся атаке немецких истребителей с направления, соответствующего одиннадцати часам, и мы с Баззом увидели, как вражеские самолеты равернулись и начали сближаться с нами, как они оказались в зоне досягаемости нашего огня и «Тело» затрепетало, когда заработали наши пулеметы; вот тут-то раздался протяжный вой Мерроу: «О-о-о-о!» – яростный и упоенный; он не замечал ничего вокруг, как мальчишка, нырнувший в первую воздушную яму на американских горках.
Мы пролетели сквозь небольшое облако, и должен признать, что если на этот раз в голосе Мерроу и слышались нотки тревоги, то самолетом он управлял, как всегда, с уверенностью и хваткой настоящего мастера. Я испытывал ужас, когда нам в процессе сбора приходилось лететь в строю сквозь облачность; Мерроу же считал такой полет простой забавой. Горизонт не виден, никаких ориентиров, ведомые прижимаются к вашей машине, да так, что, того и гляди, отхватят ей хвост; в небе во всех направлениях, словно сумасшедшие, сновали самолеты, отбившиеся от своих частей. Ну, а Мерроу, конечно, вел машину, прямо на маяк номер два; он и не думал уклоняться от какого-то пустякового облака, и мы прошли сквозь него. Слава Богу, оно оказалось небольшим.
Мерроу продолжал приставать к Хеверстроу с расспросами о нашем местоположении. Базз часто сам следил за показаниями радиокомпаса, прослушивая пеленги маяков, но в то же время требовал от Клинта, чтобы тот в любой момент мог ответить, где мы находимся. В конце концов Хеверстроу не выдержал и оборвал Базза, чего никогда не позволял себе раньше. «Если вы хотите, чтобы я следил за пеленгами, черт бы вас побрал, – заявил он, – оставьте в покое ручку настройки!»
Помню, как Мерроу смиренно поплелся в штурманский отсек, когда однажды во время предполетной проверки я тоже не сдержался и заорал на него; сейчас я с интересом ждал, не смоется ли он, вот так же поджав хвост, перед неожиданной впышкой Хеверстроу. Ничего подобного. «Спокойно, сынок», – быстро ответил он и снова взялся за ручку настройки.
– Красно-зеленая сигнальная ракета на двух часах! – сообщил Хендаун с верхней турели.
– Вижу, – отозвался Мерроу. – Не спускай глаз с этой машины, сын мой. – Он позволял себе называть так даже тридцатишестилетнего Хендауна.
Тем временем мы поднимались все выше и выше, и я увидел в лучах бледного, близящегося к зениту солнца серебристые змейки рек, которых так много в этой похожей на окорок части Англии: Нен, Уз, Ларк, Рии, Гранта, Пент, Стур, Уисси, Уитем, Нар, Яр… «Все эти чудесные названия – отголосок седой древности», – сообщил мне Кид Линч. Как-то раз, когда Кид начал перечислять разные английские географические названия, Мерроу воскликнул:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158