Клянусь вам честью, мне кажется, он совсем спятил.— Гоген его уважает.— Я просто в отчаянии, — продолжал Золя, — я не могу видеть, как Сезанн безрассудно губит свою жизнь. Ему надо вернуться в Экс и занять место своего отца в банке. Тогда он чего-нибудь достигнет в жизни. А теперь… что ж… когда-нибудь он повесится… как я предсказал в «Творчестве». Вы читали этот роман?— Нет, еще не читал. Я только что окончил «Жерминаль».— Да? И как вы находите «Жерминаль»?— Я считаю его лучшей вещью со времен Бальзака.— Да, это мой шедевр. Я печатал его в прошлом году отдельными главами в «Жиль Блазе» и получил изрядные деньги. А теперь распродано уже более шестидесяти тысяч экземпляров книги. Никогда прежде у меня не было таких доходов. Я собираюсь пристроить новое крыло к своему дому в Медане. Книга уже вызвала четыре забастовки в шахтерских районах Франции. Да, «Жерминаль» станет причиной колоссальной революции, и когда это произойдет — прощай капитализм! А что именно вы пишете, господин… забыл, как это Гоген назвал вас по имени?— Винсент. Винсент Ван Гог. Брат Тео Ван Гога.Золя положил карандаш, которым он что-то писал на каменной столешнице, и пристально посмотрел на Винсента.— Это любопытно, — сказал он.— Что именно любопытно?— Да ваше имя. Я где-то его слышал.— Может быть, Тео что-нибудь говорил обо мне.— Да, говорил, но я не о том. Минуточку! Это было… это было… «Жерминаль»! Вы бывали когда-нибудь в угольных шахтах?— Бывал. Я два года жил в Боринаже, в Бельгии.— Боринаж! Малый Вам! Маркасс! — Золя вытаращил свои большие глаза, его круглое, бородатое лицо выражало изумление. — Так это вы… вы тот самый второй Христос!Винсент покраснел.— Не понимаю, о чем вы говорите.— Я пять недель прожил в Боринаже, собирая материал для «Жерминаля». «Чернорожие» рассказывали мне о земном Христе, который был у них проповедником.— Говорите потише, прошу вас!Золя сложил руки на своем толстом животе, словно хотел скрыть его.— А вы не стыдитесь, — успокоил он Винсента. — Вы старались сделать достойное дело. Только вы избрали неверный путь. Религия никогда не выведет человека на верную дорогу. Одни нищие духом приемлют нищету на этом свете ради надежды на загробное блаженство.— Я понял это слишком поздно.— Вы провели в Боринаже два года, Винсент. Вы отказывали себе в еде, в одежде, забывали о деньгах. Вы работали там до изнеможения, до смертельной усталости. И что вы получили за это? Ровным счетом ничего. Вас объявили сумасшедшим и отлучили от церкви. А когда вы уезжали, жизнь углекопов была такой же, как в в тот день, когда вы приехали.— Даже хуже.— А вот мой путь — верный. Печатное слово поднимет революцию. Мою книгу прочитали все грамотные углекопы в Бельгии и Франции. Нет ни одного кабачка, ни одной хижины, где бы не лежала зачитанная до дыр книжка «Жерминаля». Тому, кто не умеет читать сам, ее читают вслух другие, читают и перечитывают. Она вызвала уже четыре забастовки. И их еще будет не один десяток. Поднимается вся страна. «Жерминаль» создаст новое общество, чего не смогла сделать ваша религия. А знаете, что я получаю в награду?— Что же?— Франки. Тысячи и тысячи. Выпьете со мной?Спор за столом Лотрека становился все оживленнее и привлек всеобщее внимание.— Ну, Съра, как поживает твой «новейший метод»? — осведомился, похрустывая пальцами, Лотрек.Съра словно не слышал насмешки. Его аристократически правильное, холодное лицо застыло, как маска, — это было уже как бы не лицо живого мужчины, а олицетворение мужской красоты.— Вышла новая книга о законах отражения цвета, ее написал американец, Огден Руд. Я считаю, что после Гельмгольца и Шеврейля это шаг вперед, хотя книга и не столь ценна, как труд Сюпервилля. Вы можете прочитать ее с пользой для себя.— Я не читаю книг по живописи, — сказал Лотрек. — Пусть их читают любители.Съра расстегнул свою клетчатую черно-белую куртку и расправил большой, синий в горошек, галстук.— Вы и сами любитель, — сказал он, — потому что всякий раз гадаете, какую краску положить на полотно.— Я не гадаю. Я определяю чутьем.— Наука — это метод, Жорж, — вставил Гоген. — Благодаря упорному многолетнему труду и опыту мы вырабатываем научный подход к колориту.— Этого мало, мой друг. Наш век требует объективности. Времена вдохновения, дерзаний и неудач миновали.— Я тоже не могу читать такие книги, — вмешался Руссо. — Они вызывают у меня головную боль. И, чтобы отделаться от этой боли, я должен писать целый день, не выпуская кисти из рук.Все засмеялись. Анкетен повернулся к Золя и спросил:— Вы читали, как нападают на «Жерминаль» в сегодняшней вечерней газете?— Нет, не читал. Что же там сказано?— Критик называет вас самым безнравственным писателем девятнадцатого века.— Это старая песня. Поновее они ничего не придумали?— А ведь они правы, Золя, — заявил Лотрек. — На мой взгляд, ваши книги слишком чувственны, они непристойны.— Да, уж кто-кто, а вы-то разглядите непристойность с первого взгляда!— Не в бровь, а в глаз, Лотрек!— Гарсон! — крикнул Золя. — Всем по бокалу вина!— Ну, мы влипли, — шепнул Сезанн Анкетену. — Когда Эмиль заказывает вино, так и знай, он вам будет читать лекцию не меньше часа!Официант подал вино. Художники раскурили свои трубки и сели тесным дружеским кружком. Свет волнами струился от газовых ламп. Глухой шум голосов за соседними столиками почти не мешал разговору.— Они называют мои книги безнравственными, — говорил Золя, — в силу тех же самых причин, по которым считают безнравственными ваши картины, Анри. Публика не способна понять, что в искусстве нет и не может быть моральных критериев. Искусство аморально, как аморальна и жизнь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161