– Пройдет, командир, с вас-то обшивочку не сорвало, значит, все в порядке.
А через два часа звонок из штаба армии:
– Пару Скоморохова срочно отправить на повторное фотографирование с той же высоты, с того же направления, под тем же ракурсом.
Понятно – нужны какие-то уточнения.
А у меня впервые в жизни пропало всякое желание что-либо делать. Хотелось лечь и забыться. Чувствую температуру. Что делать? Когда дана команда на вылет – поздно идти к врачу, объяснять свое самочувствие. Тем более что требуются именно наши повторные снимки. Кто их сделает? Овчинников ведь меня прикрывал – он не помнит точно, как мы заходили на съемку.
Деваться некуда – летим.
Над плотиной повторяем все точь-в-точь, что делали раньше. И все события повторяются: на третьем заходе нас снова атакуют «мессеры». А на меня нашло полное безразличие ко всему, в глазах плывут и плывут какие-то желтые круги, стала одолевать дремота.
– Вася, со мной что-то неладное. Какая у нас высота?
– Две тысячи, командир. Держите курс на аэродром, буду отбиваться.
– Ищи посадочную площадку, я не могу вести машину.
– Скоморох, продержись немного, – перешел Вася на «ты», – я попробую отогнать «мессеров», тогда что-нибудь придумаем.
– Ладно, действуй…
А силы мои тают. Начинаю снижаться, искать, где бы приземлиться. Сознание то и дело пронизывает мысль:
«Снимки! Снимки! Их ведь ждут».
Передал по радио Овчинникову:
– Ищи посадочную площадку, ищи.
Сколько после этого прошло времени – не знаю. Передо мной вдруг возник силуэт самолета Овчинникова, я услышал голос ведомого:
– Следуй за мной, идем на посадку…
Это было как нельзя кстати – внизу я ужо ничего не видел.
– Вась, высота?
– Пятьдесят метров.
– Становись рядом, подсказывай высоту.
– Хорошо, командир.
Он тут же пристроился крыло в крыло.
– Чуть ниже, выпускай щитки, убирай обороты. Десять метров, пять метров, чуть ручку на себя…
Что было дальше – не помню.
Очнулся от ласкового прикосновения чьих-то теплых рук. Открыл глаза – надо мной миловидное девичье лицо.
– Где я, что со мной?
– В госпитале, милый. Была очень высокая температура. Теперь все проходит.
«Малярия», – мелькнула мысль. Снова дала знать о себе – я болел ею еще в детстве.
Пролежал всего три дня – заботливые медсестры, врачи хорошее лечение быстро сделали свое дело. За мной прилетел сам комэск – Михаил Устинов. Устроил меня в фюзеляже Ла-5 и доставил в полк. От него я узнал, что мой самолет yжe стоит на своей стоянке целый и невредимый. Пленки в тот же день были отправлены по назначению.
Все кончилось благополучно благодаря Василию Овчинникову. Он еще раз доказал, что с ним можно идти в огонь и в воду.
В полку мне дали два дня – отдохнуть, набраться сил.
В те дни решилась судьба Днепрогэса. Множество фотоснимков, добытых не менее дорогой ценой, чем те, что доставили мы с Овчинниковым, помогли изучить все подступы к плотине, определить места, где могли быть проложены кабели, заложена взрывчатка. После этого штурмовики буквально «перепахали» подозрительные места, чтобы нарушить взрывную систему.
Пока действовали штурмовики – не дремали саперы. Под взрывами бомб, свистом осколков они находили и резали провода, обезвреживали заряды. Все это в темную осеннюю ночь, в холодной воде.
А на КП фронта с нетерпением ждали вестей.
«Нервы были напряжены до предела, – писал впоследствии В. А. Судец, – казалось, ночь никогда не кончится. В эти долгие тревожные часы я поделился с М. И. Неделиным воспоминаниями своей юношеской поры. Ведь тут, в Запорожье, я знал каждую пядь земли, каждый камень и куст. Мальчишкой рыбачил в этих местах, а стал постарше – ходил сюда в походы с друзьями.
Наши отцы и старшие братья громили здесь в годы гражданской войны врагов революции, а в июле – октябре 1941 года насмерть стояли отважные советские воины, остановившие танковые орды генерала Клейста. А теперь мы опять ведем бой – бой за Днепрогэс…»
К этому остается добавить, что Владимира Александровича Судца боевая судьба снова привела в те места, где он со своим авиационным корпусом сражался в 1941 году. Теперь крылья его армии несли освобождение родному краю.
В эти боевые дни к нам на полевой аэродром в Близнецы приехали артисты из Горького. Среди них много совсем еще молоденьких, симпатичных волжанок. Все торопились закончить свои дела, чтобы вечер провести с гостями.
Вместе с артистами прибыл и командир корпуса со своей юной красавицей дочкой. Естественно, всем хотелось посмотреть на нее, а при случае и потанцевать. Все желали отдохнуть, повеселиться, просто побалагурить с новыми знакомыми.
Солдаты сделали помост, натянули брезентовые кулисы, установили скамейки. Настоящий летний театр.
Встреча с артистами радовала, настраивала на веселый лад. И когда мне приказали быть готовым к вылету, я подумал, что это розыгрыш. Начал отшучиваться. Но лететь пришлось.
Возвращаясь после выполнения задания, я понял, взглянув на часы, что концерт уже идет. И тут во мно проснулось желание показать и «свой номер». Километров за десять до аэродрома перевел самолет на снижение, на бреющем вывел его прямо на наш импровизированный летний театр и совершил над ним крутую горку. Сильной струей воздуха сорвало брезент. Все бросились врассыпную.
Как мне потом рассказывали, никто не успел сообразить, в чем дело. Все решили, что это «фоккер». И если бы я догадался сразу уйти в сторонку, а вернуться и приземлиться только через некоторое время, – никому бы и в голову не пришло, что все это моя работа.
Ну и лютовал же генерал Толстиков! Его, всегда выдержанного, спокойного, как будто подменили.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101