Подкармливали, отламывая по мизерному кусочку, раненого штурмана. На четвертый день Аксенов, не устояв перед соблазном, зачерпнул в пригоршню морской воды, глотнул и тут же стал отплевываться:
– Фу, ну и гадость! Тьфу, чтоб тебе…
– Не надо, Юра, – слабым голосом отговаривал его Локалов. – Не надо пить.. Я читал где-то, от морской воды потом еще больше пить захочется…
В тот же день опять появились самолеты. Сначала на разных высотах звеньями по три прошла со стороны финского берега девятка наших истребителей, а затем, давя ревом моторов, совсем низко над лодкой пронеслись два таких родных «Бостона». Все трое поднялись из последних сил, кричали и бросали вверх шлемы… Мифтахутдинову даже показалось, что он видел на руле поворота цифру «23». Это Богачев! Или показалось? Торпедоносцы скрылись за низкой линией горизонта и вскоре оттуда донеслись раскаты далеких взрывов.
– Воюют наши, – не без зависти произнес Мифтахутдинов. – Не вешайте нос, ребята, мы с вами тоже еще повоюем, еще доживем до того дня, когда ни одного фашистского гада на земле не останется…
Возникшие и пропавшие, как видения, «Бостоны» растревожили душу. «Летают, Сашка, бьют гадов, а я… – с завистью к Богачеву казнился Мифтахутдинов. – Вот же продрался он тогда через такую же стену защитного огня. Продрался! Почему же нас сбили? Выходит, он умеет, а я еще нет?» «Маневр, маневр и еще раз маневр», – вспомнил он наставление командира полка и флагштурмана, и ему просто не терпелось немедленно, вот сейчас, сесть за штурвал и доказать всем, что он сумеет перехитрить, провести врага и победить. Так ему захотелось этого, что от досады, от собственного бессилия он даже застонал.
– Ты чего, Гусман? Не переживай, – прохрипел Локалов, угадавший муки командира. – Я в тебя верю… Дай вот выберемся из этой передряги… Мы с тобой еще себя покажем.

* * *

К вечеру пятых суток во мгле показалась темная расплывчатая полоска. Сомнений не было; это берег. Лодку несло к нему. Мифтахутдинов и Аксенов приподнялись на колени, растянули на вытянутых руках вконец истрепавшийся, облохматившийся мятый командирский китель. Даже под таким импровизированным парусом лодка пошла намного быстрее. Но не было сил держать парус – пять суток без пищи и воды сделали свое дело.
– Вроде бы мотор, командир, слышишь? – встревожился Аксенов. И действительно, приближаясь, нарастало тарахтенье лодочного мотора, и тут же из береговой тени выплыл высокий нос деревянной шхуны. Мифтахутдинов схватился за кобуру, но Локалов тронул его за руку:
– Обожди, похоже рыбаки это…
На командном пункте полка майор Ситяков попросил меня к оперативной карте и, обведя кружочком точку на освобожденной части Эстонии, сказал:
– Придется Вам, Иван Феофанович, слетать вот сюда. Финские рыбаки подобрали экипаж Мифтахутдинова… Да-да, живы ребята, только отощали и обессилили за пять суток. Они вот здесь, на этом аэродроме. Встретьте, обласкайте, подбодрите и везите их сюда.
Едва мы приземлились (со мной летали штурман капитан Петр Сазонов и стрелок-радист Юрий Волков), от деревянного аэродромного домика к самолету устремились трое, одетые как-то странно. Мы невольно насторожились, в Волков, как он потом сам рассказывал, даже развернул турель своей спаренной установки. Но трое подошли ближе и мы узнали наших пропавших без вести, которых считали погибшими. Вместо привычного глазу флотского обмундирования, которое порвалось настолько, что его пришлось выбросить, финны одели их в свое, что нас поначалу и смутило. Мифтахутдинов, приложив руку к головному убору, пытался доложить по всей форме, но из этого ничего не получилось; слезы заливали глаза, радостное волнение перехватило горло. Мы обнялись и расцеловались, оба растроганные. Впервые я увидел этого волевого и, как раньше казалось, самоуверенного крепыша таким растерянным. Обнялись и с остальными. Я всматривался в их лица и удивлялся переменам, которые в них произошли. И не только истощение и нечеловеческая усталость были тому причиной. Ребята стали не такими, какими неделю назад я провожал их в полет. Из вчерашних мальчишек они превратились в умудренных жизнью мужчин, заглянувших смерти в глаза и не отступивших. Передо мной стояли настоящие герои.
– А Таллинн освободили? – спросили они, когда первое волнение улеглось.
– Освободили, освободили.
Мифтахутдинов все сокрушался, что не смог спасти самолет и дотянуть до аэродрома.
– Ничего! Главное – вы живы, а машина вам будет, – успокаивал я его.
На родном аэродроме всем членам экипажа Мифтахутдинова, которых уже не чаяли увидеть живыми, устроили сердечную встречу, и они убедились, как сильна и бескорыстна фронтовая дружба, сколько у них искренних боевых друзей, на которых можно всегда положиться. Перебивая и дополняя и дополняя друг друга, они рассказали о тех необычайно тревожных и трудных пяти днях и ночах, о своих мытарствах и своей дружбе. А потом санитарная машина увезла всех троих в госпиталь – лечиться, восстанавливать силы.

* * *

Перечитал написанное об этих славных ребятах и понял, что не имею права ограничиться этим, поставить точку, не рассказав о том, что было с ними дальше. Поэтому, рискуя опять войти в конфликт с хронологией своего повествования, позволю заглянуть немного вперед.
Итак, 22 ноября 1944 года приказом по полку экипаж лейтенанта Мифтахутдинова вновь допускался к боевым полетам в составе 3-й эскадрильи. Правда, несколько измененным. Стрелком-радистом по-прежнему остался сержант Юрий Аксенов, а вот штурманом боевого самолета назначен лейтенант А.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57