Жизнь Вильгельма-Фридемана в Дрездене началась блистательно. Он нравился всем. Женщины находили его приятным, мужчины – храбрым и щедрым. Две-три дуэли, которые кончились взаимными извинениями противников, несколько ночей, проведенных за карточным столом, укрепили за Фридеманом репутацию «доброго малого». Несколько любовных приключений привлекли к нему внимание «большого света». У него появились приятели не только из артистического общества, но и из круга светской молодежи, которые внушали ему, что к нему нельзя подходить с обычной меркой, так как таланту все прощается. Вильгельм-Фридеман простодушно верил этому.
Жалованья, разумеется, не хватало ему при том образе жизни, который он считал уместным для себя. Гассе и Фаустина просили его не стесняться и предлагали ему какие угодно суммы, но Фридеман не решался злоупотреблять их добротой и наконец осмелился обратиться к отцу за помощью.
Ответа довольно долго не было. Приятели Фридемана посоветовали ему обратиться к одному из тех «спасителей», которые существуют специально для запутавшихся молодых игроков. Проценты, назначенные ростовщиком, испугали Фридемана. Он ушел, обещав подумать.
Дома он застал отца. Бах специально приехал в Дрезден, чтобы увезти с собой сына.
– Лучше оставить службу до того, как тебя самого прогонят, – сказал он. – Если ты нуждаешься в надзоре, то нельзя оставлять тебя одного.
– Но как же мое положение? – в отчаянии защищался Фридеман. – Ведь оно блестяще!
– Я это вижу, – холодно отозвался Бах. – Собирайся: меня отпустили ненадолго.
Со слезами клялся Фридеман, что он будет впредь вести себя благоразумно. Сослался на то, что служба не помешала ему сдать в университете все экзамены. Отец был неумолим.
– Мне известны размеры твоих долгов, – сказал он. – Тетельбауму уже заплачено. Не заставляй меня ждать!
Но тут снова вмешалась чета Гассе. После долгих и безуспешных уговоров Гассе нашел наконец лазейку к сердцу Баха.
– Ну хорошо, оставим разговор о карьере мальчика, хотя она блистательна и с вашей стороны чистое безумие прерывать ее в самом начале. Но подумайте о другом, что, я знаю, для вас важнее! За эти полгода жизни в Дрездене ваш сын настолько усовершенствовал свой дар, что его игру и узнать нельзя. И не только игру: его сочинения приобрели высшую одухотворенность. Но к чему слова? Фридеман, дружок, сыграй для отца твой концерт, хотя бы на клавесине!
Вильгельм-Фридеман стал играть свое последнее сочинение для органа, и снова, как обычно, старший Бах поддался очарованию и отцовской гордости. Действительно, Фридеман очень подвинулся вперед. Бах не знал, что сказать.
– И такую силу вы хотите сковать! – воскликнул Гассе.
– Вы просто старый деспот! – прибавила Фаустина.
– При том образе жизни, который он здесь ведет…-начал было Бах.
– А в Лейпциге вы приставите к нему няньку? Или сами станете следить за каждым его шагом?
Пожалуй, это был самый веский довод.
– И потом, – внушительно проговорил Гассе,– он нигде не найдет такой прекрасной службы. Это редкий случай.
– Отец! – взмолился Фридеман.
– Сейчас же проси у отца прощения! – приказала Фаустина. – Посмотри, как он осунулся. И помни, что мы за тебя ручаемся!
В конце концов Бах сдался. Концерт, сыгранный сыном, решил все. Да, искусство исцеляет, очищает душу. Разве так не было со многими? Талант удержит Фридемана от дурных поступков и спасет его.
Глава шестая. НЕВЗГОДЫ
Они, собственно, никогда не прекращались. С тысяча семьсот двадцать девятого года, как бы вознаграждая себя за долгое отсутствие, началась эпидемия злокачественной горячки. Ежегодно весной весь Лейпциг повергался в смятение. По улицам двигались похоронные процессии, слышался плач в домах, и жители проклинали солнце, которое становилось жарче день ото дня. Запах тления стоял в воздухе.
Как только начинал таять снег, появлялись на улицах монахи с большими крестами в руках. Они заходили в каждый дом, в каждую квартиру, пророчили гибель всем жителям, грозили муками ада и, доведя до отчаяния людей, и без того сраженных страхом, предлагали им печатные молитвы от горячки.
Молитвы были разного назначения: «отгоняющие болезнь» на время или навсегда; от тяжкой и менее тяжкой формы болезни. Соответственно они стоили дороже или дешевле.
Когда заболел маленький Готфрид Бах, три монаха явились к Анне-Магдалине. Они разложили перед ней молитвы, оттиснутые на толстой бумаге и скрепленные печатью. Среди молитв была одна, очень дорогая, но зато «самая верная», по словам монахов. Другие, более дешевые, не давали полного ручательства за выздоровление, но обеспечивали верную дорогу в рай.
Баха не было дома. Опухшая от слез, Анна-Магдалина взяла в руки «самую верную» и оставила ее у себя, заплатив монахам. Она сделала это не потому, что верила в ее спасительное действие, а для того, чтобы не видеть больше вестников смерти. Как только они ушли, она снова опустилась на колени у кроватки больного сына и стала молиться собственными горячими словами.
Этот Готфрид, ее родной сын, похожий на Вильгельма-Фридемана, но рассудительный и аккуратный, как Филипп-Эммануил, соединял в себе достоинства обоих братьев. Музыкальностью он превосходил их. В семье души не чаяли в ласковом, резвом мальчике. Невозможно было представить себе, что они его лишатся.
Когда ему стало лучше и он встал с постели, монахи появились вновь – на этот раз с благодарственной молитвой. Теперь «черные братья» обходили семьи выздоравливающих. И Анна-Магдалина, счастливая и радостная, снова заплатила «черным воронам», чтобы они скорее ушли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57