– Не правда ли, мила? – спросила она. – Мне говорят: – Что за фантазия – носить на груди свой собственный портрет? – А я отвечаю: – Разве это я? Той, счастливой дивчинки давно нет на свете!
И спрятала портрет на груди.
– Здесь так душно! – говорит она Шопену. – А на улице весна, я отпущу карету. Так хочется прогуляться пешком!
Гиллер играет что-то чинное. Фридерик видит, как Дельфина поднимается с места и выходит. Она бросила беглый взгляд на Шопена, но, кажется, никто не заметил этого.
В первый раз музыка не производит на него никакого действия. Люди вокруг неподвижны, как мумии, у всех одинаковые лица. Гиллер играет бесконечно долго. Наконец он встает, кланяется, ему хлопают безжизненно громко. Фридерик выходит, задев столик с вазой. Она покачнулась, но не упала.
Только на воздухе ему становится легче. Разнообразный шум улицы вливается в уши. Женский смех раздается рядом. Дельфина берет его об руку. На ней белая мантилья, опушенная легким мехом. Уже темно, но городской гул только усиливается.
Они входят в Люксембургский сад.
– Как хорошо! – говорит Дельфина. – Я иду с другом детства и болтаю о чем хочу. Как мы молоды! Ты, конечно, моложе меня. Но не намного. Ты не сердишься, что я говорю тебе «ты»?
– Я? Сержусь?
– Что может быть восхитительнее такой прогулки! Только надо пройти дальше, вон в ту аллею – там совсем нет людей. Ты не думай, это не каприз, а потребность вернуться к старому, к прежним, вольным годам. Мне так душно, скучно всегда, вот уже почти десять лет, как мне невыносимо скучно, – отчего это? Отчего я не могу веселиться, как эти девушки-продавщицы, которые так звонко смеются по утрам, когда идут на работу? Впрочем, может быть, и им невесело? Я ведь тоже часто смеюсь. Я делаю неимоверные усилия, чтобы скрыть скуку, от которой я умираю. И чтобы развеять ее, чего я только не придумываю! – Он внезапно замолчала. – Только пение дает мне силу жить!
– Отчего же вам скучно?
Она остановилась. – Не надо так! Разве я твоя госпожа, а ты мой управитель?
– Отчего же тебе скучно?
– Отчего? Разве я знаю, отчего? Нет, знаю. А разве ты никогда не скучаешь?
– Никогда.
– Неужели?
– Ни одной такой минуты не знаю. Если я один, я мечтаю, читаю. Но главным образом работаю.
– Вот и мне надо работать, как этим швейкам.
– Мне кажется, скука – это величайшее несчастье для человека. Если бы я стал скучать, я не мог бы жить!
– Вот и я не могу!
– Ну, что вы… что ты, пани Дельфина!
К ним подошла старая цыганка и на ломаном наречии предложила графине погадать.
– Ну тебя! – брезгливо отмахнулась Дельфина. – Ступай! Мне уже гадали. И я сама умею гадать!
Она сунула цыганке монету, и та отошла, бормоча.
– Раньше я любила вот таких колдунов, – оказала Дельфина, когда они свернули в широкую боковую аллею, – я в детстве постоянно вертелась среди них, бывала с отцом на всех ярмарках. Сестры не любили ездить с нами, а я упрашивала отца. И всегда я толкалась среди возов с арбузами, у палаток с монистами и лентами. Может, из-за этого я так громко говорю всегда? Пан Мечислав стыдился меня в первое время после нашей свадьбы. И все спрашивал: нельзя ли не горланить? Все я усвоила, все светские премудрости, только говорить тихо я так и не научилась!
– Но ты совсем не громко говоришь!
– Спасибо. Ты такой милый! – Она прижала к себе его локоть. – С тобой я все равно что наедине с собой!
– Лестно! Стало быть, ты меня совсем не замечаешь?
– Глупый! Вот глупый! Я хотела сказать, что с тобой легко дружить!
Это слишком большая милость с ее стороны…
– Я верила в знахарей, – продолжала Дельфина, – и крепко верила. Больше, чем в докторов, которые бывали у нас в доме. Однажды утром я побежала к знахарке. Это было после моей брачной ночи… – У нее задрожал голос. – Я шла к колдунье Магдалене Бек, чтобы выпросить у нее отраву для моего мужа!
– Что?
– У нас в деревне три молодые бабы отравили своих мужей. Одна – совсем молоденькая, вроде меня. Я не знала, что потом с ними было. От меня скрыли. Я и решила поступить, как они.
– Боже мой! И это правда?
– Чистейшая. Старуха сначала отказывалась, но я показала ей агатовую брошку, подарок матери, и она приготовила зелье, предварительно взяв с меня страшную клятву, которую я произнесла трижды. Я оставила у колдуньи брошку и побежала домой. Весь день я дрожала… Не забывай, что мне было только шестнадцать лет. Не верила, что могу совершить злодеяние. Но оно все-таки совершилось…
– Как!
– С приближением вечера меня, опять охватил ужас, и моя совесть утихла. Я должна была довести до конца задуманное либо выпить зелье сама. В одиннадцать часов пан Мечислав потребовал свой вишневый настой, который он всегда пил перед сном, я вызвалась отнести ему стакан и всыпала туда свое зелье.
– Не может быть!
– Пан выпил и тут же заснул. Но, как ты можешь догадаться, то не был сон смерти. Колдунья, однако, на другой день скрылась куда-то.
– Что же было дальше? – опросил Шопен, переведя дух.
– Ничего особенного, – со вздохом ответила Дельфина. – Ужас совершенного я почувствовала позднее и благодарила бога, что он спас меня от непрощенного греха. Но в молитвах не преминула упрекнуть всевышнего, что он сам допустил грех по отношению ко мне, неплохой дивчине, и позволил загубить мою молодость!
– Ах, пани Дельфина!
– Мама видела, что я несчастлива, и постоянно повторяла, что мой муж самый богатый человек во всей Польше. – Когда-нибудь, – говорила она, – ты оценишь это!
– И ты оценила?
– Что? Да. Через восемь лет мне все-таки удалось выговорить себе хоть какую-нибудь свободу. На время я избавилась от него. Но мне все равно скучно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182