Докладываю командиру дивизиона. Спрашивает:
– Ты четко видишь?
– Да.
– Стреляй.
Я быстро подготовил данные и очень удачно накрыл этот батальон. Услышав свист снарядов, немцы стали разбегаться, но многих побило. В Прибыткове эти немцы валялись по всей улице. Это было незадолго до нашего наступления. Им было, видать, уже не до похорон.
Залп лег очень здорово, и деревня почти не пострадала. Обычно деревянные дома в деревнях в полосе залпа загораются, а тут пожаров не было. Конечно, и случай, и удача. Обычно погибает много местных.
Игорь Сергеевич сморщился:
– А-а!…


21

Мы получили приказ на наступление 4 декабря, часов в 12 ночи. Наш дивизион должен был участвовать в артподготовке. Я из Савватеева повез приказ в дивизион, стоявший ближе к Шаблину. И заваливаемся на своей полуторке в кювет. Никак не можем ее вытащить. Ужас! Навстречу идет колонна машин. Борис Бардецкий говорит мне:
– Поднимите воротник и поменьше разговаривайте.
Выходит на дорогу, останавливает колонну:
– Надо помочь товарищу полковнику.
Высыпали шофера, облепили машину. Я, было, сунулся к ним, Борис меня остановил:
– Товарищ полковник, Вы встаньте в сторону.
Вытащили машину на руках, офицер обращается ко мне:
– Товарищ полковник, разрешите следовать дальше.
Что остается:
– Следуйте. Благодарю.
Привезти приказ успел во время.
Пятого в начале наступления я был в Поддубье, наблюдателем в порядках пехоты. Она готовилась наступать через Волгу на Эммаус.
Тут мне пришлось побывать командиром пехотной роты. После артподготовки командир стал ее поднимать. И ему пуля прямо в лоб! Знаете, как это на солдат действует.
Почему я вскочил – не объяснишь. Я поднялся со своими разведчиками, и рота пошла за мной. Да как еще пошла! Стали обгонять.
Когда бежишь в атаку, очень хочется лечь. Волга широкая. Пули бьют по льду, ледяные брызги секут лицо, как осколки стекла. Бежишь, хорошо бежишь.
Мы довольно быстро проскочили Волгу. Потери были небольшие. Много сделала наша артиллерия. Она перенесла огонь за 150 метров до нашего подхода к немецким окопам. Били прицельно. Эммаус остался практически цел. Ворвались на берег, в первую траншею. Я вскочил в блиндаж. Немец на меня вскидывает винтовку. Прямо над моим ухом какой-то сибирский стрелок выстрелил – убил. У меня несколько часов как пробка торчала в ухе.
Есть в атаке такая психологическая особенность: после первой траншеи солдат ни за что дальше не поднимешь. Они рыщут, как собачки, все обнюхивают, обшаривают. Но смотришь – присели, стали крутить цигарки, закуривать… Тогда можно давать приказ подниматься.
Мы прошли Эммаус двумя взводами по левой и правой стороне. Потом один взвод я оставил, а с другим пересек Ленинградское шоссе и двинулся на Прибытково. Прошли метров 800 и встали в круговую оборону.
Тут роту у меня отобрали. Покомандовал несколько часов, но часы самые «приятные» – атака после артподготовки. Назавтра меня сильно отлаял командир дивизиона за самодеятельность:
– Не твое дело с пехотой в атаку бегать! Дивизион оставил без глаз!…
Дальше я уже двигался со своими. Нас придали 119-й дивизии. Она была очень организованна. Ее командир, генерал Березин, штабом всегда подпирал передовую. Артиллерией дивизии командовал полковник Голецкий. А я должен был поддерживать связь со своим дивизионом.
Двигались медленно. Взяли Прибытково. За ним торчал калининский элеватор и тянулся длинный вал, поросший кустами. По этому валу мне пришлось прогуляться с командиром полка Гражданкиным. Немцы постреливали с макушки элеватора, кидали мины, а Виктор Иванович неторопливым, скрипучим голосом объяснял мне, что на морозе, чтобы согреться, водку надо пить маленькими глоточками.
Виктор Лапаев одно время жил в Калинине неподалеку от элеватора. Там, кстати, он и показывал нам своих червей. Местные жители рассказывали ему, что после боев 41-го года на поле перед элеватором лежало множество наших – человек триста-четыреста. Пострелял их, по рассказам, немецкий пулеметчик, засевший на крыше элеватора. Его удалось сбить только из пушки. Немец полетел вниз и зацепился за какой-то крюк на глухой отвесной стене. Снять его было невозможно, и он провисел на стене года два.
После Прибыткова мы пошли на совхоз Морозово. Там я отморозил себе ухо. Мы ехали ночью, без фар и запоролись в канаву. Говорю: «Ребята, двое со мной, остальные вытаскивают». Тут по дороге действовали финские «кукушки». Они стреляли с деревьев. Мы прошли вперед, залегли и отвечали на вспышки выстрелов. Отвлекали от ребят, которые вытаскивали машину. У меня был разведчик Ламонов, необычайной силы. Палец – два моих. Он всегда говорил: «Ребята, я лучше один,» – и вытаскивал машину.
А я сделал глупость: поднял ухо ушанки, чтобы лучше слышать. Отморозил ухо, оно потом висело у меня до плеча. Фельдшер с него шкурки драл.
Когда мы вышли на Морозово, немцы уже скисли. Они уходили по дорогам, и мы шли по дорогам за ними. Снега были непролазные. Немцы вовсю жгли деревни. Как впереди загорается деревня – значит, немцы отходят.
В Морозове все штабы утеснились в одной уцелевшей избе. Сидим в ней вечером. Темно, коптилка… Вдруг на улице вспыхнула стрельба: финский налет. Мы кинулись наружу. Выскакивая, я схватил в сенях какой-то железный прут, вроде арматурного стержня. На улице, в темноте увидел на фоне снега силуэт в финской шапочке. Финн на коленях высунулся из-за угла избы с автоматом. Замешкайся я на секунду, он срезал бы нас всех. Рефлекторно, не думая, я размахнулся. На замахе зацепил Голецкого и рубанул финна по голове. Он ткнулся в снег.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79