Наспех организованный и плохо подготовленный, как нередко тогда случалось, лагерь этот вскоре оказался без продуктов, в бараках началась эпидемия. Женщины, разместившиеся там со своими детьми вскоре вновь появились у меня в Кенигсберге с просьбой разрешить им вернуться в город, в свои квартиры и дома, где они могли, по крайней мере, питаться. Помимо всего прочего, они испытывали страх, не решаясь отправляться через море в Германию на крупных транспортные судах, особенно после того, как прошел слух, что два таких судна «Вильгельм Густлов» и «Штойбен» пошли на дно совсем своим живым и мертвым грузом. Несмотря на протест со стороны партии, которая требовала, чтобы я воспрепятствовал возвращению жителей насильственными действиями, я, не раздумывая, шел навстречу пожеланиям этих несчастных, людей, предоставляя им возможность остаться в Кенигсберге и избежать на время тяжких лишений. Из двух с лишним миллионов жителей Восточной Пруссии и Кенигсберга многие тысячи отправлялись, в конце концов, на запад в эти трудные зимние месяцы, однако не столько по разработанному партией плану, сколько по собственной инициативе.
В Кенигсберге начали, где надо и не надо, возводить баррикады, затеяли грандиозное переоборудование административного здания под бункер Коха, а на Парадной площади приступили к сооружению стартовой площадки для самолетов. Пришлось сносить целые массивы домов, на что потребовалось множество рабочих из числа гражданского населения, однако затея эта была совершенно лишней хотя бы потому, что самолетами мы совсем не располагали. Но все возражения против этих бессмысленных мероприятий остались гласом вопиющего в пустыне. После прорыва блокады крепости Кенигсберг Кох говорил теперь только о «крепости Замланд», он чувствовал себя «райхскомиссаром обороны» со всеми вытекающими отсюда полномочиями. Впрочем, это не означало, что он намеревался оставаться в этой крепости до самого конца. Наоборот, он уже приготовил на случай бегства в глубь Германии необходимые самолеты и корабли. У меня я крепости в те недели, когда кольцо окружения оставалось разомкнутым, Кох не появлялся. Кажется. один только раз он заскочил на несколько часов в Кенигсберг, да и то вечером или, ночью. Видимо, он боялся показываться на глаза жителям города после того, как бросил нас на произвол судьбы своим позорным бегством. Другим большим несчастьем для гарнизона крепости, положившего столько жизней на прорыв ее блокады, было то обстоятельство, что теперь крепость начали грабить в военном отношении. Сначала у нас отняли обе боеспособные дивизии – Двенадцатую пехотную и Пятую танковую, направив их за пределы крепости. Затем у крепости забрали ряд специальных частей, подразделения зенитной артиллерии с 76 зенитными орудиями и другие мелкие подразделения. Из крепости вывезли даже часть артиллерийских снарядов. Исход защиты города был предрешен, даже профану стало ясно, что с оставшимися боеприпасами и вооружением мы не сможем противостоять противнику.
Тем временем Четвертая армия неуклонно шла навстречу своей судьбе. 13 марта русские, предприняв сильную атаку, перерезали временную дорогу по берегу залива, оборвалась последняя нить, связывавшая Кенигсберг с Четвертой армией, которая, будучи прижата к заливу на очень узком участке, героически вела свои последние бои. Я как сосед должен был безучастно взирать на все это, не имея возможности помочь, поскольку такие действия были запрещены приказом сверху. Самым последним храбрым воинам еще удалось спастись, кое-кто переправился в конце марта на артиллерийских паромах и досках. С гибелью всей Четвертой армии штаб группы армий стал излишним (ввиду сокращения района боевых действий), поэтому он был эвакуирован. его место занял штаб уничтоженной Четвертой армии во главе с ее командующими генералом от инфантерии Фридрихом Вильгельмом Мюллером. Назначение командующим человека, который (в отличие от своего надежного предшественника) только что погубил целую армию и теперь должен был действовать в обстановке, грозившей новым окружением, окончательно подорвало веру и надежды солдат и их командиров. Этому генералу, выданному впоследствии греками расстрелянному за операцию на Крите, тем не менее нельзя отказать в личной храбрости – он вышел из Хайлигенбайльского котла в числе последних. Ко всему прочему, 10000 легкораненых солдат из котла Четвертой армии приказом были переведены в и без того переполненные лазареты крепости Кенигсберг, хотя их следовало эвакуировать в тыл. В ответ на мой энергичный протест мне было заявлено, что эти солдаты в скором времени поправятся и послужат желанным пополнением для гарнизона крепости. В последний день перед началом заключительного сражения, когда крепость еще не была в кольце, я под свою ответственность эвакуировал этих солдат в Пиллау. Конечно, пришлось смириться с тем, что они в этот день стали досадной помехой на дороге в Пиллау для спешно эвакуировавшегося гражданского населения Кенигсберга. Но я, по крайней мере, был рад тому, что избавил их от катастрофы, в которой они уже ничем не могли помочь.

Последнее сражение

В оценке наступательных намерений русских мнение нового командования и мое значительно расходились. Штаб Четвертой армии опасался, что русские, обойдя Кенигсберг, будут наступать непосредственно на Пиллау. Надо полагать, именно этими соображениями объясняется вывод Пятой танковой дивизии, Первой пехотной дивизии и других подразделений из подчинения крепости. В противоположность такому мнению, мы в Кенигсберге считали, что противник бросит свои главные силы сначала на сам Кенигсберг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31