3 июли 1187 года при Хиттине, или Тивериадском озере, соединенные франкские войска, собранные со всего Иерусалимского королевства (численностью около 20 тыс.), были окружены войском [20] под командованием Салах ад-Дина и оттеснены в безводный район песчаных холмов. Истомленные жарой и жаждой франки на другой день капитулировали. Пленниками мусульман стали иерусалимский король и почти все боеспособное рыцарство его королевства. Салах ад-Дин милостиво обошелся с королем, владетельными феодалами и рыцарями. Но, разделяя общую ненависть к тамплиерам и госпитальерам, он приказал публично казнить этих недостойных противников.
2 октября того же года войско победоносного султана вступило в Иерусалим. Франки еще более столетия держались в городах побережья и в крепких замках, построенных у горных перевалов и ущелий. Несмотря на неоднократное прибытие новых крестоносных войск, франки уступали один пункт за другим наступавшим на них силам арабского Востока.
Известия о победе при Хиттине и о взятии Иерусалима дошли до слуха уже дряхлого Усамы. Вероятно, это были последние сильные и радостные впечатления в жизни этого человека, который так непосредственно и правдиво описал в «Книге назидания» жизнь своего времени и своего общества.
Эта книга – не только художественное произведение, но и важный исторический источник, дающий яркое представление о многообразной жизни средневекового арабского Востока.
Можно надеяться, что второе издание «Книги назидания», перевод которой заново отредактирован ее переводчиком М. А. Салье (в соответствии с последним изданием арабского текста Usamah’s memoirs entitled Kitab al-I‘tibar by Usamah ibn-Munqidh. Ed. by Philip K. Hitti. Princeton, Princeton University Press, 1930.

), будет интересно и полезно для наших читателей, испытывающих неизменные чувства дружбы и симпатии к арабским народам.

Усама ибн Мункыз и его воспоминания


1

Европейцы до сих пор знакомы с крестовыми походами только по одной стороне. Как и в эпоху своего движения на восток, так и теперь, через много столетий, западные народы все еще не узнали того Востока, куда их влекла неодолимая сила, не оценили своего врага, не задумались над тем, нельзя ли видеть в нем своего собрата, с которым может быть общая цель, уничтожающая вражду. Восток молчал, потому что немыми казались для европейца его памятники, его литература. Знакомство с историческими произведениями арабов не всегда позволяло проникнуть в самую жизнь тех людей, порабощать или умерщвлять которых стремились с далекого Запада крестоносцы. Конечно, исследователи этих произведений скоро должны были увидеть, на чьей стороне – у Востока или Запада – было тогда больше действительно исторического чувства, больше политического понимания, больше вкуса в форме и искусства в изложении. Однако здесь читатель встречал знакомые ему по средневековой Европе произведения. Полуофициальные летописи-хроники излагали деяния правителей, войну и походы, междоусобия и смуты, иногда превращались в панегирик герою века, иногда служили только канвой для риторических блесток, рассыпанных талантом автора, которого чаровало его собственное красноречие, который был влюблен в изящество слов. Народ в этих произведениях «безмолвствовал»; среднего человека здесь не было видно, и даже будничная жизнь тех самых правителей [24] и великих людей, о которых повествовали хроники, проходила где-то за сценой, оставалась недоступной взору зрителя, Мало и в арабской литературе таких памятников, которые позволяют проникнуть за кулисы этой показной жизни, но их скудость искупается той неожиданной картиной, которая при этом открывается. Невольно делается грустно и даже жутко, когда обнаруживается вся глубина рокового непонимания, точно вызванного какой-то трагической ошибкой. Оказывается, что этот неведомый Восток пытливо присматривался к Западу и понимал его гораздо лучше, чем можно было ожидать, оказывается – нужно сказать с сознанием своей прошлой вины – он не был его врагом по существу. Больно думать, какие перспективы могли бы открыться перед человечеством, если бы Запад в эпоху крестовых походов шел на Восток не с одним только оружием, а хотя бы с той долей желания понять, с которой встречал врага на своей родине Восток. Мало произведений вскрывает эту картину, и одно из первых мест, если только не первое, занимают воспоминания сирийского эмира Усамы.
Сорок лет прошло с тех пор, как европейский ученый в буквальном смысле слова открыл их в Эскуриале, среди пачек с разрозненными листками арабских рукописей, но и теперь хочется повторить слова, вырвавшиеся при первом знакомстве с текстом у проф. В. Р. Розена, крупнейшего из русских знатоков арабской литературы: «Значение их... в том, что они дают живую, выхваченную из действительности картину духа и быта этой эпохи. Я не знаю ни одного арабского историка времен крестовых походов, полный перевод которого мог бы представить столько любопытного для исследователя-неориенталиста. Масса мелких бытовых черт, превосходно рисующих жизнь современных автору сирийских, египетских и месопотамских эмиров, султанов и воевод, равно как и отношения их к крестоносцам и крестоносцев к ним, разбросана по всей книге, и почти невозможно отмечать отдельные места, как наиболее интересные».
Казалось, что сама судьба предназначает этого эмира быть современником первого крестового похода и всех переворотов, вызванных им на его родине. Меньше чем за полгода до того, как папа Урбан II выступил в Клермоне 26 ноября 1095 года с проповедью этого похода, в маленьком сирийском городке Шейзаре у брата правившего эмира родился 4 июня сын Усама.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91