Эти минуты и часы ожидания и неизвестности, когда не знаешь, что и когда произойдет, да и вообще будет ли, невыносимы и мучительны.
Сегодня мы должны быть начеку.
Осмотрев позиции, вместе с Рембольдом по косым обледенелым ступенькам спускаюсь вниз в свой блиндаж. В слабом свете оплывших свеч склонился над папкой с бумагами Бергер. При нашем появлении он захлопывает ее.
– Ничего нового. Нам выделена парочка «Э-КА! {30}. Можем садиться есть, господин капитан: еду уже принесли.
Из котелка идет дым, мы поскорее присаживаемся. Битки с коричневым картофельным пюре нам по вкусу. Не успеваем мы сделать последний глоток, как в дверях появляется Берндт. Он улыбается и говорит, что, видно, конина не так уж плоха, ему лично она понравилась.
Выясняется, что биточки из конины – начало новой эры в нашем питании. Одну из наших обозных лошадок прогнали через мясорубку. Напрасно родные и знакомые внушали нам такое отвращение к конине. Должен признаться, я его не чувствую. Только Бергера немного начинает мутить, но он тут же проглатывает последний кусок конины вместе с остатками былых предрассудков.
Чьи-то громыхающие по лестнице шаги обрывают нашу беседу и рассуждения. Дверь открывается:
– Господин капитан, русские! На дороге позади нас, всего метрах в двухстах!
Передо мной унтер-офицер Нойхойзер, он докладывает едва переводя дыхание. У него имелся приказ с наступлением темноты доставить на передний край боеприпасы и мины.
– Прямо на дороге, около большой воронки, нас накрыли сильным артиллерийским и автоматным огнем. Русские пробрались между дырами в заборе и кучами кирпича. Кауфмана тяжело ранило, Фридриха тоже.
Не может быть! Неужели русские где-то прорвались и теперь действительно у нас в тылу? Но я узнал бы об этом раньше. Кроме того, ведь не было слышно огневого боя. Чтобы выяснить обстановку на местности, посылаю Рембольда с четырьмя солдатами,
Звоню соседям, они ничего не знают. На нашем участке пока все еще спокойно, и я начинаю подозревать, что моим людям просто померещилось со страху. Но выстрелы сурово и неумолимо опровергают это предположение. Двое саперов ранены: один – смертельно, другой в ногу – прострелена щиколотка. Об этом по приказу врача докладывает обер-фельдфебель Берч.
Войдя в санитарный блиндаж, расположенный рядом, я вижу лежащего на носилках Фридриха, лицо у него желто-серое, землистое. Ему только что сделали перевязку, от мундира и брюк одни лохмотья, висящие на стене. Рука, которую он мне протягивает, покрыта бурыми пятнами запекшейся крови. У бедного парня ко всему еще и прострел легкого. Пока я говорю с врачом, мой пес Ганнибал, с которым я не расстаюсь, прыгает к раненому. Рука Фридриха ложится на маленькое существо и медленно гладит его мягкую шерсть. Малыш воспринимает ласку с доверием и лижет руку раненого. Суровое, запавшее лицо Фридриха проясняется, в глазах появляется блеск, серые губы растягиваются в улыбку. Может, он вспомнил сейчас о своей собаке и мысли его теперь обращены к дому, к матери, жене и ребенку. Он ощущает в своей слабеющей руке маленький комочек жизни, который льнет к нему и согревает его. Смерть, которая минуту назад уже протянула к нему свою костлявую лапу – он еще чувствует прикосновение ее холодных пальцев, – теперь отступила. Ее прогнал маленький песик.
Через полчаса возвращается Рембольд. Да, действительно русские в нашем тылу! Они засели севернее дороги, между развалинами домов и в подвалах. Связь с нами по этой дороге теперь под постоянной угрозой. Русские ведут ружейно-пулеметный огонь по каждому замеченному на дороге движению, по машинам с боеприпасами, подносчикам пищи, продвигающимся вперед группам. По оценке Рембольда, противника там до роты. Как я думаю, они проникли сюда по канализационным трубам.
У меня еще есть телефонная связь с соседями, с артиллерией и штабом дивизии. Там сначала не верят, потом становятся возбужденными, нервничают. Поспешно стягиваются силы, резервные и тыловые подразделения. Они должны окружить просочившегося противника и зажать его, пока контратака не восстановит положение. Начало операции завтра на рассвете. Для нее выделяется Рембольд со своими людьми и пехотная рота майора Шухардта – нашего соседа. Командовать приказано мне. На время атаки Франц один должен удерживать наши позиции с фронта.
Весь вечер и всю долгую ночь противник ведет сильный артобстрел. Небо гремит канонадой, все в блиндаже дрожит, гаснут коптилки. Снарядные осколки разрывают в клочья все, что встречается им на пути: связных, которые под покровом темноты перебегают из укрытия в укрытие, сменяющиеся посты и группы силой до отделения, высланные с целью подкрепить оборону боеприпасами и оружием. А в промежутках, когда смолкают орудия, бьющие с того берега Волги, слышен шум боя в нашем тылу – это сжимают прорвавшегося противника. Хотя город грохочет на все лады, хотя гром стоит такой, что глохнут уши и раскалывается голова, я чувствую облегчение. Утренний кошмар исчез. Теперь все ясно. Мы знаем, на каком мы свете, знаем, какова сила противника и что мы можем противопоставить ему завтра.
Деловые разговоры, приходы и уходы заполняют ночь. Новые данные о противнике изменяют приказы: стучат ящики с боеприпасами и оружием, прибегают с донесениями солдаты, каждые пять минут жужжит телефон.
– Алло, «Тайный советник», «Тайный советник», «Тайный советник»! Это «Тайный советник»? Вызывает «Волга», вызывает «Волга»! Прошу к аппарату командира «Тайного советника». У телефона? Передаю трубку.
Надо преодолеть и еще одну трудность. Артиллерия отказывается вести огонь по такому миниатюрному котлу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121