– Ах, как это было прекрасно! Кабы ты слыхала, Адлон, то заплакала б. Постой, погоди, как это он пел?..
Прекрасней ваших рук…
Не в силах слабый звук…
Вознесть ко звездам
Весть об их красе…
Ах, не помню! Но, право, так прекрасно! Ах, я не понимаю, Адлон, как он может быть столь благородным, чтоб полюбить только руки дамы и ее глаза! Наши-то даже самые учтивые ни за что на руки не посмотрят!
– Дура ты, Анелотта. – Ширококостная Адлон с маслянисто блестящими черными глазами скорчила презрительную гримасу. – Как есть дура. Меньше бы ты слушала эти стишки, меньше бы им верила! Это они от безделья уже не знают, с какой стороны подъехать, вот и начинают – глаза, руки! Будто я не знаю этих господ! Пожила – навидалась!
– Ах, ей-Богу, ты не права, Адлон! – пылко возразила Анелотта. – Ты совсем не права! Господин Эринто воистину любит эту даму только за ее руки и глаза!
– Эринто?.. Ах, вот оно что! – Адлон хитро прищурилась:
– Эринто, может, и влюблен. Это ведь он сочинил «Последнюю легенду», ну, ту, что у нас на пристани распевают менестрели. Сдается мне, что он среди них не самая последняя дрянь, хотя тоже беспутный. Они ведь до чего дошли, стервецы, – ты уже взрослая, тебе можно рассказать, – до чего дошли: сами к девкам не ходят, девки к ним бегают туда за реку, в замок. Не понимаю, как им не боязно лезть в эту черную громадину. Давеча мы с кумом загуляли в харчевне Малувана, стало нам жарко, вышли на улицу, чтобы остыть маленько. Знаешь, что это за местечко, там вечно всякая шваль крутится. Стоим, значит, на углу, дышим воздухом, а в проулок у Малувана выведена калитка. И вот из калитки этой выскакивает девка. Одета на господский вкус, платье этакое белое, с шитьем, едва с сосков не сползает, юбка до колен подобрана, чтобы бежать ловчее, и прыг-скок та девка по мосту и в замок. А одета – ну чисто госпожа, не придерешься, увидела бы я ее днем на улице или в носилках, поклонилась бы без сомнения. Такие-то вот эти благородные рыцари – даже девок заставили к себе бегать, хотя всем известно, что должно быть наоборот. Ох, и быстро она бежала, видать, хорошо выручает за ночь.
Высокий человек в темном, расстегнутом на груди камзоле с грубыми узорами из нашитых тесемок уже несколько раз прошелся мимо них, как будто кого-то поджидая. Его остроносые дорожные сапоги со сбитыми жесткими задниками обсела пыль, горбоносое и широкоскулое красивое лицо отливало темным золотом. Голубые глаза смотрели пронзительно. Последний раз оглядев судачащих женщин, он медленно удалился в одну из тихих улочек, положив сильные ладони на широкий пояс, употребляемый обычно у путешественников. Адлон проводила его опытным взглядом:
– Хорош красавчик. Тоже, поди, стоит у Малувана. По роже чую. Может статься, сводник при этой самой замковой блуднице. Надо поспрошать у людей…
Высокий человек продолжал свой неспешный и как будто бесцельный путь по улице. У него была твердая поступь, пыль летела из-под сапог. Лицо его было сосредоточенно: ночью ему предстояло совершить нечто важное, и сейчас он мысленно и в который уж раз его обдумывал, любовно и холодно граня в сознании свои замысел.
Он дошел до харчевни Малувана. Это был каменный амбар, низ которого служил общей залой, а верх – постоялым двором. Помещения там были очень низкие, но просторные, сильно пропахшие пищей и дымом, обставленные грубой мебелью и дощатыми кроватями, которые богатые постояльцы покрывали привезенными перинами и одеялами. Малувана мало интересовало, кто его постояльцы. Главным для него были деньги, которые ему платили за услуги – за постой брал он немало, потому что приходилось откупаться от авенских досмотрщиков. Ну а что ему оставалось – хозяева замка требовали на своих землях порядка, а слава у Малувана была скверная.
Высокий человек прошел через наполнявшуюся народом залу, где уже зажгли по углам первые свечи, поднялся на второй этаж, где он занимал две смежные комнаты, заваленные вещами. На сундуке, слабо отсвечивая, лежал меч в простых тяжелых ножнах – он им подпоясался. Так же неспешно сошел вниз по скрипучей лестнице и вышел из калитки в проулок.
Возле скособоченной пристани волны раскачивали лодку с сонным лодочником в черной куртке. Высокий человек спрыгнул в посудину, нагнулся к всполошившемуся старику и что-то начал ему втолковывать. Лодочник часто-часто закивал, протягивая темные руки к повисшим рукоятям весел. Лодка развернулась и заскользила вдоль черных, никогда не просыхающих опор моста. Сверху слышался неумолчный стук кузнечных молоточков.
Последние лучи солнца плясали на лазурной воде, исчезали между волнами. Лодка медленно кралась вдоль моста – лодочник плавными гребками почти бесшумно вел ее от одной опоры к другой, и сидевший на корме человек смотрел, как на черных блестящих сводах дрожит сеть водяных бликов.
Он сошел на пустынном, усыпанном стеблями мертвого тростника пляже, что полого тянулся под самыми стенами Авена.
Замок вздымался над берегом реки, как длинный горный хребет. Его стены обросли мхом, желтая трава пучками торчала из щелей между камнями, а за стенами прятались целые поля для ристаний, роскошные гостевые и жилые палаты, тенистые сады, где ароматы цветов разжигали исподволь любовный пыл. Каменные подвалы Авена уходили глубоко в сырой песок, в такие недра, о которых и сам Господь не ведал. Быть может, в этих подземельях иногда появляется, поблескивая чешуйчатыми хвостами, сама Нуат, та стихия, которая дала взаймы Силе живую глину в придачу к драгоценным Воздушным Камням, чтобы сотворить человечков. Но Камней было меньше, и лишь часть фигурок, лучше всего получившихся, удостоилась ими украситься.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163