Больше всего нравилась королева. Как она сказала этому чертову колдуну: «Переведи!» Он подумал о ней с неожиданной похотью, мысленно подрисовав под ее открытыми плечами все остальное. Глаз у него на это был острый.
Донельзя приятен был полет этих мыслей, он их не останавливал из боязни сглазить или ложного стыда. Для него в этом мире виделось то, что виделось, делалось то, что делалось.
Для него не было разницы: спать с королевой под гербом державы или с ее служанкой на сундуке, подстелив плащ на железки, потом завалить в углу корчмы вшивую лохматую бродяжку, а потом опять взойти по ступеням королевского ложа, чтобы через месяц куда-нибудь бежать, за кого-нибудь подраться, кого-нибудь ограбить. Он бегал всю жизнь, с того дня, как удрал из разоренного замка своего отца.
Туда вломились Ангелы Возмездия Аддрика Железного… Это было давно, на юге королевства Элеранс, вскоре после того как Аддрик взял под свою руку одно из княжеств Фенэра.
Он удрал, всю ночь скрипел зубами в кустах надо рвом, слыша, как несутся из-за белых стен вопли и стоны. Отец был горд и в свое время Аддрику не присягнул, сочтя его узурпатором. А ночь была жаркая, звездная, звонкая от цикад. Утром в пустом разграбленном замке остывали тела повешенных слуг и распятых на оконных крестовинах господ. Гербовые щиты были разбиты, под закопченными потолками свисали клочья сожженных вымпелов. Белый Гонтан, замок над Вераной… С тех пор, говорят, и Верана поменяла русло.
Теперь то время вернулось, но поменяло все местами. Он сам стережет арестованных за непокорство по приказу заговорщицы-узурпаторши. Это лучше, чем просто месть. Тем более что Ангелов Возмездия Аддрик Железный всех перевел, а кого и сжег на одном острове на Иорандали, молча взирая на это зрелище с берега. Нет, забавно, забавно вьется жизнь…
Тут принесли курицу на деревянном блюде, и Раэннарт, наемный офицер Окружной стражи, взятый на пятнадцать золотых в год за большой воинский опыт, потерял нить мысли и накинулся на еду.
По улицам ремесленных кварталов снова шли герольды, хмельные (в те деньки все ходили хмельные), и, заикаясь через два слова, покрикивали осоловело, то и дело уснащая текст отсебятиной:
– Эй, честные горожане, запирайте ваши дома, прячьте ваших женщин! Сегодня в ночь гуляют бравые воины Окружной стражи, и на площади Огайль будут бега веселых девиц на приз королевы. Ваш праздник, честные горожане, начнется завтра и будет продолжаться неделю, пока отоспятся бравые ребята из Окружной стражи! Согласитесь, им надо дать нагуляться, они для нас для всех постарались, сделали доброе дело. А завтра будет вам дадено столько дармового вина, что хоть топись! Так что закрывайте ваши дома, стерегите ваших дочерей и спите до завтра…
Обширная площадь Огайль была озарена факелами. Лениво, словно гребни объевшегося дракона, вздымались и опадали под ветром фестоны пурпурных и фиолетовых навесов.
Никто уже не помнил, откуда в большом и тесном Хааре появилась эта проплешина – площадь Огайль. Возможно, тут когда-то было торжище, запрещенное впоследствии непреложным королевским указом, и с тех пор никто не осмеливался нарушать пустое пространство Огайль какими бы то ни было постройками. Окружали ее харчевни, ночлежки, постоялые дворы среднего пошиба. И белая толстая городская стена, за которой нечисто дышал в ночи Новый Город – разбухшее, безобразное предместье.
Над центральным навесом жирно блестели пошитые на живую нитку из запасов парчи гербовые вымпелы. Там, у шатких, прикрытых для красоты ковром перилец, стояла Беатрикс, после торопливой коронации в полдень так ни разу и не присевшая. На ней было сплошь раззолоченное лилово-желтое платье городского покроя – с коротким вздернутым лифом, широкой сосборенной юбкой и очень пышными длинными рукавами, – от тяжести платье сползало книзу, и казалось, что обнаженные плечи королевы бесстыдно поднимаются из одуряюще-роскошного огромного цветка.
Поднеся к правому глазу особо отшлифованное стекло, она смотрела, как стражники оттесняют народ от крепостной стены, вдоль которой по широким высоким подмосткам предстояло бежать шлюхам за призом королевы. Дом, где девицы готовились к бегам, был покрыт багровой тканью и ярко освещен изнутри, – вокруг него стоял рев и была давка, все силились заглянуть в окна.
Наконец звонко и густо грохнула медь, равно отмечавшая для черни начало казни и начало гулянья. Дикий вой разросся над площадью – первые бегуньи всходили на помост. Толпа мощно забилась в подставленные ландскнехтами щиты. Зрители изнемогали от восторга и похоти – красные выпученные глаза, разинутые мокрые рты, глянец лоснящихся рож, волны винного и потного духа. Все устремили взоры туда, где изготовились помчать сломя голову по гнущимся доскам нагие, розовые, до блеска натершиеся жиром шлюхи.
С балкончика алого дома выкрикнули их имена, потом грянула медь, ударили разухабистую пляску волынщики, и бегуньи сорвались с места.
Зрители зашлись в истошном крике, когда девицы приблизились к финишу. А уж они-то старались вовсю – мчались, высоко вскидывая ноги, и прелести их так и ходили ходуном.
Беатрикс непроизвольно взглянула на свое тело, почувствовала себя пьяной без вина и захотела вот так же пронестись в полной огня и ликования ночи. Бежала уже следующая пара – в состязании было несколько туров. В конце концов должна была остаться одна победительница. Волынщики совершенно очумели, дудя вразброд что-то несообразное. Лишь с появлением новых и новых пар они с остервенением взревывали какую-то дикую ноту, заглушая даже медь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163