Кое-как он выносил лишь меня, верно, предполагая во мне человека почти столь же подневольного, и порой, взглядывая на меня, пытался что-то сказать – но, увы, унижение полностью лишило его дара речи. И я чувствовал от этого подлое облегчение, потому что не сумел бы объяснить ему того, что подневолен судьбе и стал орудием ее возмездия за муки бессмертного.
Под вечер третьего дня, выйдя на палубу отдышаться после каменного безмолвия в каюте у Вальпы, я взглянул на город и увидел кое-что, весьма меня насторожившее: над одной из дальних пирамид вился дымок. Кто-то тронул меня за рукав – Альдерхт. Он тоже смотрел настороженно.
– Дым, – показал я.
– Дым? – он по-рысьи фыркнул, – о чем вы? Челны! Гляньте, совсем под берегом – низкие и очень быстрые. Полагаю, боевые.
– Дым над пирамидой, командор Альдерхт. Они начали свершать требы в честь старых богов. Это значит, что цена головы заложника очень скоро упадет. Я говорил вам…
– Теперь нам пожалуй что и не уйти. По крайности, не уйти без хорошей кровавой трепки. Эти их челны очень быстрые и поворотливые, почтенный Обарт. И их уже сейчас, поглядите, тьма тьмущая. С десяток мы разобьем из мортир, а сотня облепит нас – как мураши короеда.
Когда стемнело (уже над несколькими пирамидами плясали огневые сполохи), к нам подгребла унизанная факелами тяжелая плоскодонная посудина. Я тотчас узнал – храмовая лодка. Эта, наверное, пришла из северного или южного Предмостья – ведь в Тласко не осталось ни одной. И тех, кто в ней, я тоже узнал, не без содрогания, – по высоким венцам из драгоценных перьев и вызолоченных костей, по размалеванным лицам.
Удивительно, они не угрожали, но льстили. Вероятно, слухи о мощи нашего оружия разрослись невероятно. Они обещали досыпать наши корабли золотом, не отступая от прежнего условия. В обмен на живого Вальпу.
И правда, зачем ссориться с – по всему видать – могучей и коварной заморской владычицей, если ее приязнь можно купить золотом?
Я перелагал их льстиво змеящиеся посулы в твердую и ясную речь моей родины; я был на королевской службе; но мне было тошно, тем более тошно, чем лучше я понимал: Тласко, о котором мечтал бессмертный, Тласко, ради которого он страдал и едва не потерял себя – разрушен. Конец времен обернулся их замкнутым кольцом.
Боевые челны ходили в отдалении по черной воде, выводя круги.
Альдерхт принял условие. Для него имело значение только слово, данное королеве.
Вдвоем мы пошли взглянуть на заложника. Золотые диски на его смятой одежде бросали плоские отблески на смоленые балки потолка. Изжелта-бледное, смертно осунувшееся лицо казалось одновременно старческим и мальчишеским.
– Никак пожадничал я, – жутковатым шепотом сказал командор. – Не дождется он, пока мы четыре корабля-то заполним. – Он посмотрел на меня – как пикой к стене припер. – Делайте что-нибудь, почтенный. Хоть собственной кровью его поите, а на ноги поставьте.
– Командор, его может поставить на ноги только воля судьбы.
Оставшись один на палубе, я рассеянно, как за мотыльками, наблюдал за боевыми челнами тласканцев и думал о том, сколь часто поминаем мы «волю судьбы», разумея под ней лишь наше своеволие или бессилие, – вот как я сейчас.
Воля судьбы проявилась в том, что Вальпа начал служение Солнцу и увидит крушение его. Вот о чем будут помнить века. А уж как он умрет – не важно. И я, Обарт, который здесь – наемный толмач и лазутчик, при свершении его судьбы не более значим, чем тласканский жрец с обсидиановым ножом. Не явись мы – нашлась бы тысяча иных причин для возвращения прежней веры: неурожай, хворь, проигранная война. Но уж если, паче чаяния, служение Солнцу должно воссиять – на то воистину воля судь…
– Обарт! – позвали сзади.
Я обернулся и едва не закричал – закричал бы, но узкая сильная ладонь зажала мне рот, и меня увлекли в черную тень палубных надстроек.
– Откуда… вы здесь? – Язык и гортань едва повиновались мне, ужас пробрал до костей, я был испуган сильнее, чем при виде жрецов.
– Из волн морских, – ответил бессмертный, – как бы мне еще пробраться мимо челнов?
Вода тихо сбегала на доски с его туники. Молчание упало меж нами, напоминая о моем обмане.
– Мне кажется, ваша судьба коснулась и меня, – опередил он все, что мог бы сказать я, – Тласко слишком мил мне. Как и мое бессмертие. Я знаю о многом из того, что здесь случилось без меня. Итли наперед угадал многие из моих замыслов. Его беда, что он попытался вместить их в свой людской век.
– И отбросил страну на века назад…
– Посмотрим, – бессмертный снова чуть помолчал, – проведите меня к нему.
У меня в груди вновь захолонуло.
– Он очень плох. Сильнейшее потрясение. И…
Светлые глаза сверкнули льдом.
– Я – знаю. Знаю. Ведите.
И, мне помнилось, я ухватил несказанное «Уже все равно».
На пороге каюты он сбился с ровной поступи. Словно внезапным ветром его поднесло к ложу, бросило на колени. Очень бережно, затаив дыхание, он взял истончившееся лицо Вальпы в свои ладони, позвал:
– Итли…
Но ресницы пленника не дрогнули. Было уже действительно все равно. Он отходил. Воля судьбы свершалась.
Бессмертный шептал: «Итли, Итли», – уже не призывно – скорбно, гладил ладонями его впалые щеки. Меня овевало жаром при виде этой немыслимой меж мужчинами нежности. Шепот становился все тише, и, наконец, смолк. Тишину тревожили только три наши дыхания, из них одно слабело, пока не изошло вовсе. И тогда бессмертный обернулся ко мне.
Я содрогнулся.
Вальпа.
То есть, конечно, напрягая не столько зрение, сколько сознание, я мог бы увидеть его истинный облик: сбегавшие вдоль щек светлые локоны, жемчужное сияние глаз…
– Это древнейшее искусство… – тихо пояснил он, и теперь странно было слышать из его уст слова, понятные мне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10