Портье, пробивавший дыроколом стопку бумаг, оставил свое занятие, нацепил на нос пенсне и направился в ее сторону.
– Да, мадам?
– Мне нужно послать телеграмму. Это довольно срочно.
Портье без спешки, но быстро изготовил к работе откидной латунный перфоратор, пододвинул к себе маленькую коробочку с перфокартами и разлинованный телеграфный бланк. Затем он извлек самописку, ту самую, которой пользовалась недавно Сибил.
– Слушаю вас, мадам. Гражданский индекс?
– О... Чей индекс, мой или его?
– Это зависит от ваших намерений, мадам. Вы планируете платить через национальный кредит?
– А можно выписать счет на мою комнату? – увильнула от прямого ответа Сибил.
– Разумеется, мадам. Номер комнаты? Сибил замялась:
– Пожалуй, я лучше заплачу наличными.
– Очень хорошо. Гражданский индекс адресата?
– Боюсь, я его не знаю. – Сибил нервно прикусила костяшку пальца.
– Но ведь вы знаете имя и адрес? – терпеливо спросил портье.
– О да, – обрадовалась Сибил. – Мистеру Чарльзу Эгремонту, Ч.П. [], “Буки”, Белгрейвия [], Лондон. Клерк не торопясь вывел на бланке адрес.
– Посылать телеграмму по одному адресу, без индекса, заметно дороже, мадам. Вам есть прямой смысл направить ее через Центральное статистическое бюро.
Сибил не смотрела на Мика. Не позволяла себе смотреть. Теперь же углом глаза она увидела, как через вестибюль мелькнула темная фигура. Мик бежал, согнувшись чуть ли не вдвое, ботинки он снял, связал шнурками и повесил на шею. Добежав до высокой, по пояс, конторки, он схватился за нее обеими руками, взметнулся в воздух и исчез.
И все это – без единого звука.
– Это связано с тем, как машина обрабатывает сообщения, – объяснял портье.
– Понятно, – кивнула Сибил. – Но индекса у меня нет, так что придется заплатить побольше. Это очень важно.
– Да, мадам. Нисколько не сомневаюсь. Продолжайте, пожалуйста, я запишу все под вашу диктовку.
– Думаю, мне не обязательно указывать свой адрес и сегодняшнюю дату? Я хочу сказать, телеграмма – это ведь не письмо, не так ли?
– Да, мадам.
– Или повторять в тексте его адрес?
– Краткость – суть телеграфии, мадам.
А Мик пробирается сейчас к доске с ключами. Сибил ничего не видела, однако ей казалось, что она слышит шорох его движений, почти что чувствует его запах, и портье стоит только взглянуть вправо, чтобы обнаружить, что к нему подползает полубезумный, скорчившийся, как обезьяна, вор.
– Запишите, пожалуйста, следующее... – Сибил на секунду смолкла. – Дорогой Чарльз. – Портье прилежно записывал. – Девять лет назад вы подвергли меня худшему бесчестью, какое только может выпасть женщине.
Портье в ужасе уставился на свою ручку; из-под тугого крахмального воротничка поползла к щекам красная краска.
– Вы обещали спасти моего несчастного отца, а вместо того развратили меня душой и телом. Сегодня я покидаю Лондон в обществе влиятельных друзей. Им прекрасно известно, как вы предали Уолтера Джерарда и меня. Не пытайтесь отыскать меня, Чарльз. Это будет бесполезно. Я всем сердцем надеюсь, что вы и миссис Эгремонт уснете сегодня спокойно. – Сибил передернуло. – И подпись: Сибил Джерард.
– Да, мадам, – выдавил клерк.
А Мик снова перепрыгнул конторку, низко присел за ней, прячась от глаз портье, и заковылял прочь, как огромная, карикатурная утка. Мгновение спустя он скрылся за парой пухлых кресел.
– Сколько я вам должна? – вежливо осведомилась Сибил.
– Два шиллинга шесть пенсов. – Портье заикался и не смел поднять глаза.
Она вынула из муфты кошелек, отсчитала деньги и отошла, оставив красного, как рак, портье пробивать телеграфные карточки.
Мик лениво, словно в задумчивости, пересек вестибюль и остановился возле газетной стойки. Тут он наклонился и сделал вид, что завязывает шнурки; в руке его блеснуло что-то металлическое. Не потрудившись даже поймать взгляд Сибил, Мик засунул ключ за бархатную подушку шезлонга, выпрямился, поправил галстук, смахнул с рукава невидимую соринку и прошел в курительную.
Сибил подошла к шезлонгу, присела, делая вид, что просматривает толстый, с раззолоченным корешком том ежемесячника “Доклады Королевского общества”, и осторожно, кончиками пальцев, поискала за спиной ключ. Вот он, с номером 24 на медном овале головки. Устало – и, по возможности, благопристойно – зевнув, она встала и направилась по лестнице наверх – леди, заскучавшая над чрезмерно унылым журналом, удаляется к себе в номер.
Ноги у нее отчаянно ныли.
По пути к номеру Хьюстона в пустом, ярко освещенном коридоре Сибил изумилась своей нечаянной смелости, почти жалея об отправленной телеграмме. Нуждаясь в каком-нибудь драматичном послании, чтобы отвлечь портье, она вспомнила Чарльза Эгремонта и выплеснула наружу вскипевшую неожиданно ярость. Странно, даже неприятно – ведь она считала, что давно выбросила этого человека из головы.
Легко представить себе страх на лице Эгремонта, когда тот будет читать телеграмму. Она слишком хорошо помнила это пустое напыщенное лицо, лицо благостное, которое всегда извинялось, всегда поучало, и хныкало, и клянчило, и плакало – и делало гадости. Дурак, тупой беспросветный дурак.
Он-то дурак, а кто такая ты? Раскисла, поддалась на уговоры Мика и вот теперь крадешься по коридору – очень правильное слово, именно крадешься, чтобы не щипцы какие-то там со столика в парикмахерской взять, а совершить самую настоящую кражу. Будь у тебя хоть на грош ума, вышла бы ты сейчас из этой гостиницы, затерялась в Лондоне и навсегда забыла бы про Мика, пусть ищет. Да и не стал бы он тебя искать. Клятва? А что клятва! Ну нарушила бы ты ее, добавила бы еще один грех к списку прочих, ничуть не меньших.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25