– Центнера полтора.
Но тут же добавляет:
– А в последний раз оказалось меньше. Когда началось отступление, жира было, пожалуй, с центнер, не больше.
О производстве мыла никто не должен был знать. Шпаннер не велел говорить об этом даже студентам. Но они у нас бывали, один увидел и, как водится, сказал другому. А как-то раз в цех позвали четырех студентов, и они помогали нам варить мыло. Но обычно к производству допускались только шеф, старший прозектор, я и двое немцев, рабочих. Готовое мыло забирал Шпаннер, он им и распоряжался.
– Да, да, готовое мыло. Когда его сваришь, оно мягкое и должно немного остыть. А потом его режут на куски… Шпаннер запирал мыло на ключ. Там было не только мыло, там же стояла и машина. А заходить туда имели право только мы – пять человек. У нас хранился свой ключ.
– Почему все это скрывали?
Теперь он размышляет чуть дольше, стремясь ответить пообстоятельнее.
– Может быть, Шпаннер боялся, – раздумывает он вслух. – Если бы в городе об этом узнали, были бы неприятности.
Кажется, что и он где-то там, «за фиолетовым занавесом». И что с этим делать – неизвестно.
Наконец кто-то не выдержал:
– Неужели вам никто не говорил, что варить мыло из человеческого жира – преступление?
– Этого мне никто никогда не говорил, – отвечает он искренне.
И все же слова эти заставили его задуматься. На дальнейшие вопросы он отвечает не сразу, но с прежней готовностью.
– А как же, приезжали и в институт и к Шпаннеру. Приезжали профессора Клотц и Шмидт, приезжал Россман. Как-то раз в институт гигиены приехали министр здравоохранения и министр просвещения, а однажды побывал у нас и гаулейтер Форстер. Принимал их ректор Медицинской академии профессор Гроссман. Некоторые приезжали, когда этого дома еще не было. Они заходили только в анатомичку, чтобы узнать, как идут дела, чего не хватает. И хотя цех работал, мыло денька через четыре-пять прятали. Видели они мыло или нет, сказать не могу, может, и видели. И во время ревизии рецепт всегда висел на стене. Они его читали и, наверное, понимали, что здесь готовят.
– Да, шеф поручил мне вместе с рабочими варить мыло. Почему мне? Не знаю. Про Шпаннера я тоже думал, что тут дело нечисто. А то с чего бы он стал вдруг запирать мыло на ключ. Если б он хотел писать о мыле книжку, то не велел бы нам молчать. Сам ли он додумался варить из отходов мыло? Наверное, сам, приказа такого не было, а то зачем бы ему самому заботиться о рецепте…
Все это высказывается очень предположительно.
– Студенты? Как все, так и они. Вначале все мы боялись этим мылом мыться. Чувствовали отвращение. Может, оттого, что оно плохо пахло. Шпаннер все время думал над тем, как отбить этот запах. Писал на химические заводы, просил, чтобы прислали ароматические масла, но все равно мыло это было какое-то не такое.
– Да, дома я об этом рассказывал. Бывало, только подумаю, что этим можно мыться, меня трясет, даже один мой сослуживец это заметил. И мамэ тоже этим мылом брезговала, но оно хорошо мылилось и пошло на стирку. Понемногу и я привык, ведь продукция была качественная…
На его худом, бледном лице появляется снисходительная улыбка.
– Известное дело, немцы, они из всего могут сделать конфетку…
3
Во второй половине дня мы снова вызвали на допрос коллег доктора Шпаннера. Разговор велся в привычной для них обстановке, в пустой приемной одного из больничных зданий.
На допрос их вызывали по одному. Но и тот и другой заявили, что ничего не знали о существовании укрытой в одном из больничных зданий мыловарни. Сегодня утром они увидели ее в первый раз, и зрелище это произвело на них тяжелое впечатление.
И тот и другой заявили, что профессору Шпаннеру было лет сорок, не больше, и в области патанатомии он считался большой научной величиной. О его моральных качествах они ничего определенного сказать не могли: знакомы с ним были недавно, встречались редко, знали только, что он член национал-социалистской партии.
Во время допроса и тот и другой сидели поодаль от нас с одинаково растерянными лицами. Сидели все в тех же неизменных черных пальто, придерживая на коленях черные шляпы.
Оба отвечали на вопросы с готовностью, но взвешивая каждое слово. Оба учитывали все – Гданьск в ту майскую пору был еще наводнен немцами, по улицам шли бесконечные колонны военнопленных, немки бросали им из окон цветы. Но власти в городе были польские, а в гарнизоне стояли советские войска.
Однако на вопрос, могли ли они, зная Шпаннера по его научной деятельности, допустить, что он способен варить из людей мыло, они ответили по-разному. Первый профессор – худой и высокий, с тонкими чертами лица, после долгих размышлений заявил:
– Да, я вполне допускаю, что Шпаннер мог выполнить такой приказ. Ведь всем известно, что у него было партийное взыскание.
Второй – грузный и добродушный, с младенчески розовой кожей и обвисшими щеками, тоже долго размышлял и наконец, все взвесив, ответил по совести:
– Да, я это вполне допускаю. С жирами у нас тогда было очень плохо. Экономическое положение в стране тяжелое. Во имя процветания государства он мог пойти на это.
Дно
– С чего начать? – на минуту она задумывается. – Сама не знаю.
Она седая и, пожалуй, даже красивая, полная, с мягкими плавными движениями. Лицо у нее очень усталое. Она пережила такое, чему никто бы не поверил. Она и сама бы не поверила, если бы не знала, что это было.
Она ни от кого ничего не требует. Ей хочется только, чтобы люди были к ней чуть добрее, ведь она сама прошла через многое, и дети у нее погибли в лагерях. Правда, известия об их смерти она не получила. Но уже давным-давно она ничего о них не знает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15