Завтра я все подпишу в своем кабинете – у меня еще нет личной печати.
Саэтан. Что за глупая мелочность в такую-то минуту!!!
Скурви (обращаясь к княгине, которая спокойно нюхает цветок).Видите, каким образом можно приглушить дьявольскую страсть: ничего для себя лично, я все отдаю обществу.
Княгиня. И вот это тоже? (Указывает хлыстиком, услужливо поданным ей Фердущенко, на нижнюю часть живота Скурви.)
Скурви (отклоняя от себя хлыстик, кричит в дикой ярости).Взять! Взять их всех четверых! Это может показаться смешным, но никто не знает – может быть, именно здесь зрел злодейский заговор тех сил, которые могли бы уничтожить наше светлое будущее и погрузить мир в анархию. С вами же, княгиня, мы разберемся попозже – теперь наконец-то у нас времени предостаточно.
Саэтан (подавая руки под наручники).Ну, Юзек, быстрее! Не знал я, кого мое лоно…
Юзеф Темпе (поставленным, актерским голосом).Ну, ну, отец, без громких фраз. Здесь нет никаких лон – одни факты, причем факты социально значимые, а не наши гадкие личные ощущения: последний раз сопротивляется индивидуум наступлению засранизма будущих дней.
Саэтан. К сожалению – не будем говорить глупых вещей, эх!!!
«Отважные Ребята» постепенно добираются до присутствующих. Молчание. Скука. Тоска. Медленно опускается занавес, начинает подниматься и вновь опускается. Тоска все усиливается.
Действие второе
Тюрьма. Отделение принудительной безработицы, разделенное так называемыми балясинами на две части: налево нет ничего, направо – прекрасно оборудованная сапожная мастерская. Посредине на возвышении стоит кафедра для прокурора, отгороженная от остального помещения резной решеткой; за ней – дверь, над дверью витраж, изображающий «благо, даваемое заработной платой», – это может быть, например, совершенно непонятная кубистская абракадабра – ее смысл поясняют зрителям слова лозунга, написанные огромными буквами. По левой части камеры, как голодные гиены, слоняются сапожники из первого действия. Они то ложатся, то приседают на землю, в их движениях чувствуется первобытная усталость от безделья и отсутствия работы. Сапожники все время почесываются и чешут друг другу спины. Слева у двери стоит охранник – совершенно нормальный молодой, здоровый малый в зеленом мундире. Каждую минуту он бросается на кого-то из сапожников и, несмотря на сопротивление, оттаскивает от двери, водворяя на прежнее место.
Охранник. Это отделение программной безработицы, созданное с целью лишения заключенных в камеру личностей какой бы то ни было работы. На представленном здесь витраже в аллегорической форме изображается – назло безработным – благо, приносимое заработной платой. Больше мне сказать нечего, и никто меня говорить не заставит. Проститутки милосердия у нас строго запрещены. Человечество развинтилось – все как с цепи сорвались, и, если по-хорошему нам справиться не удастся, придется вернуться к пыткам в официальном порядке.
Саэтан (хватается за голову). Работа, работа, работа! Хоть бы какая, но только бы она была. О господи! Это же… ох, нет, ничего я не знаю. У меня аж ломит в висках от этого вынужденного безделья, меня словно сжигает огонь желания работать. Может, я как-то неуклюже выразился? Но что делать? Что делать?
1-й подмастерье. Самой красивой бабы мне так не хотелось, как теперь хочется сесть на свою табуретку и взять в руки инструменты. Мне кажется, я с ума сойду! Проклятье, как все банально! Что тюрьма может с человеком сделать. И никакой Оскар Уайльд, ни Верлен меня не переубедят – ох, ох!
2-й подмастерье. Теперь я: дайте работу, а то ведь с ума сойду, и что тогда будет? Что угодно дайте делать: сандалии для кукол шить, копыта для игрушечных зверюшек, воображаемые туфельки для никогда не существовавших золушек. Ах – работать – что это было за счастье! А ведь не ценили, когда ее было по горло и даже больше. За что эта трижды проклятая судьба ниспослала нам такие муки, нам, у кого и раньше-то немного чего было. Каська, где ты? Больше уж никогда!..
Саэтан. Тише, ребята. Мне моя безотказная интуиция подсказывает, что скорее всего их царствование недолго продлится: что-нибудь да должно случиться, а когда…
На 1-го подмастерья бросается охранник и оттаскивает его влево, несмотря на крики и протесты; Саэтан как ни в чем не бывало заканчивает свою речь.
Не могу поверить, чтобы такая страшная сила, которую представляем собой мы, была бы парализована и сгнила бы задарма.
2-й подмастерье. Сколько уже вот так же верили и сгнили. Жизнь – страшная штука.
Саэтан. Милый, ты говоришь банальности.
2-й подмастерье. Банальности, банальности. Самая великая правда тоже бывает банальной. Из своих сомнений мы уже ничего для самих себя добыть не сможем. Погрязнуть насмерть в запланированной лени, когда тебя откармливают, как сорок быков, это отвратительно. Вы-то постарше, а мне выть хочется, и когда-нибудь настанет время, что я извоюсь до смерти. А жизнь могла бы быть такая отличная: после целого дня нечеловеческого труда махнуть бы с Каськой по большой кружечке пива!
Из левой верхней двери на кафедру поднимается Скурви.
Скурви (он одет в красную тогу и такого же цвета судейскую шапочку; поет).
Махатма Ганди выжрал кружку пива –
Жизнь стала вдруг прекрасна и счастлива.
Вот так мудрец негаданно-нежданно
На старости испробовал нирвану.
Охранник вталкивает 1-го подмастерья. Скурви приступает к завтраку, который ему принесла на подносе прямо на кафедру очень молодая и привлекательная охранница в фартучке, надетом поверх мундира. Скурви пьет пиво из большой кружки.
2-й подмастерье.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26