…И синх предстал перед богиней.
Шейнира оказалась именно такой, какой однажды Элхадж видел ее в старой книге метхе Саона. Выше пояса – синха, ниже – змея. Изумрудная чешуя влажно поблескивает в неверном свете факелов, глаза похожи на два провала в бесконечную ночь. А на груди лежит тяжелое ожерелье Проклятых душ, и не счесть в нем рубинов, горящих кровавыми брызгами.
«Значит, я все-таки умер», – мелькнула мысль, исполненная чуть горчащего спокойствия.
Да, все именно так. Иначе и быть не могло.
Элхадж одернул альсунею, сам себе удивляясь. Ты стоишь перед самой Шейнирой, впору пасть ниц и молить, но…
«Метхе Саон говорил, что она могла бы спасти оставшихся синхов. Могла, но не спасла».
– Почему ты отвернулась от нас? – повторил он свой вопрос, глядя в бездонные глаза богини.
Шейнира молчала, только подрагивал узорчатый хвост, сложенный в кольца. А затем медленно подняла руки, и Элхаджу теперь уже на самом деле захотелось пасть ниц и плакать, рыдать от отчаяния… потому что прекрасные руки богини оказались закованными в цепи.
– Помоги мне, – шелестящий голос полнил собой все пространство, давя, загоняя разум в темную конуру беспамятства, – помоги, и я вернусь. И ты получишь все, и народ синхов, мои дети, вновь начнет восхождение к славе и могуществу.
– Но…
Вид плененной богини был ужасен. В висках бился один-единственный вопрос: кто же мог сотворить с ней такое? Кто?!!
– Иди в Храм, – Шейнира говорила, не размыкая губ, – если достигнешь Храма, мои дети будут в силе до конца этого мира. Отступник, предатель виновен во всех бедах синхов… И ты первый, с кем я могла заговорить. Иди в Храм, Элхадж… И убей Отступника.
– Я же мертв, – эти простые слова он с трудом вытолкнул из горла, – что я могу сделать?
– Ты вернешься, – Шейнира вдруг улыбнулась, – и я помогу тебе… Один раз. Но используй мой дар тогда, когда он, в самом деле, будет нужен. И пусть вокруг Храма вновь раскинется долина золотых роз…
Она протянула к нему скованные цепями руки – на ладони тускло блестел бутон.
«Я вернусь? Но ведь это значит…»
Элхадж невольно потянулся к священному цветку, пальцы коснулись гладких холодных лепестков… Его рука, рука взрослого синха, казалась детской по сравнению с руками богини.
А потом и Шейнира, и подземелье – все скомкалось, словно сминаемый переписчиком неудавшийся лист. Над Элхаджем простерлось чистое синее небо в обрамлении лохматых еловых ветвей и сверкающего снега.
Некоторое время синх просто лежал в снегу, раскинув руки. Он боялся пошевелиться: казалось, стоило двинуться в гнезде из холодного белого пуха, и чудесный сон развеется, и вокруг воцарятся кромешный мрак, небытие… Смерть.
Потом сквозь завесу мутного, непонятного страха просочился чистый ручеек мысли – да ведь он был убит и вернулся в мир живых только благодаря великой Шейнире!
«Она избрала меня, именно меня, чтобы синхи вновь возвысились в Эртинойсе…» – подумал Элхадж. Эта простая и светлая мысль сдернула все страхи прочь, как старое, запылившееся покрывало. Синх осторожно ощупал грудь – пальцы невольно замерли, наткнувшись на пропитанную чем-то липким ткань, – но лишь тонкий рубец на коже напоминал о смерти от стали.
И Элхадж впервые в своей недолгой жизни мысленно вознес молитву Шейнире, исполненную горячей благодарности. Он очень надеялся, что богиня услышит в своем заточении глас его души – и ей станет немного легче.
«Благодарю тебя, о величайшая. Благодарю за то, что избрала меня для великих деяний… Клянусь, я выполню все возможное и невозможное, и вокруг Храма вновь зацветут золотые розы».
Потом он поднялся и побрел туда, где раньше было гнездо. Пошатываясь от слабости, проваливаясь в пушистые сугробы, с шипением хватаясь за грудь – затянувшаяся рана все же давала о себе знать. Элхадж шел сквозь ельник, прислушиваясь, озираясь по сторонам, рискуя нарваться на карательный отряд ийлуров… Шел, хотя уже знал, что увидит в дикой лощине.
Как и предполагал синх, в живых не осталось никого. На месте гнезда – дымящиеся развалины, уродливое черное пятно посреди неестественного бело-алого покрывала.
Элхадж поплотнее запахнул на груди альсунею и подумал, что, верно, не стоило сюда идти, тратя драгоценные время и силы. В конце концов, было бы наивно полагать, что ийлуры оставят жизнь хотя бы одному синху.
Он медленно обошел место последней стоянки гнезда, старательно перешагивая исчерканный красным снег, прошептал слова напутствия метхе Саону, пожал судорожно сжатую лапку малыша, прикрыл обнаженные ноги одной из синх. А затем так же неторопливо повернулся и пошел прочь, на юг. Туда, где, по словам метхе Саона, должен был находиться Храм.

Уже на следующий день Элхадж понял, что совершил глупейшую ошибку, не покопавшись как следует в пепелище, не собрав то, что уцелело и могло пригодиться в дороге. Конечно, это было бы нарушением закона, о котором так любил талдычить метхе Саон, – «не брать у мертвых ничего, ведь у них больше ничего не будет», но… Они-то отправились в царство Шейниры и вряд ли страдали от холода и голода. А Элхадж, живой, брел по закатному лесу и чувствовал, что грядущей ночи ему уже не пережить.
Порой он начинал истово молиться, надеясь, что Шейнира ответит и вольет в жилы капельку тепла. Ну, или подбросит на дорогу сухое огниво. Но богиня хранила молчание, и Элхаджу не оставалось ничего иного, как кутаться в старую, прохудившуюся альсунею. Порой накатывала смертельная тоска. И сама надежда добраться до Храма, казалось, замерзает в ледяной глыбе и гаснет, гаснет…
Несколько раз Элхадж останавливался и сам пытался разжечь костер;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17