Как-то у нее на работе Серджио попробовал за ней приударить – пожалуй, это слово уместно. Он зашел обсудить подготовку к его концерту в Центре Кеннеди.
– Поедешь со мной? – спросил он у Кэрлис своим бархатным голосом в присутствии Тома и Питера Зальцани.
– Нет, – ответила Кэрлис. – Я никогда не езжу за город с клиентами.
Для этого она еще не созрела.
– Если хотите, она может поехать, – немедленно вмешался Том, метнув на Кэрлис злой взгляд.
– Хочу, – прошептал Серджио, рассеянно ероша свои светлые волосы. – Мы займемся любовью перед представлением.
У Кэрлис глаза расширились от ужаса. Сама мысль о том, что можно лечь в постель с этим здоровенным и потрясающе самоуверенным типом, просто не укладывалась у нее в голове.
– Это полезно для легких. Удаляет слизь, – продолжал Серджио, проводя по горлу и груди своей огромной лапищей, чья белизна резко контрастировала с цветом свитера. – Добрый оргазм прямо перед встречей с публикой…
– Не доставит никакого удовольствия составителю буклетов, – возмущенно закончила его фразу Кэрлис.
– Ладно, Кэрлис, – снова вмешался Том, – поговорим об этом попозже.
Поговорили. Кэрлис ясно дала понять Тому, что секс, даже в медицинских целях, не входит в круг ее обязанностей. Он был явно не доволен.
– Да вовсе не обязательно трахаться с ним, – сказал Том, пытаясь заставить ее посмотреть на вещи его глазами. – Пусть просто пощупает тебя немного.
Кэрлис не поехала с Серджио в Вашингтон. Она даже не спросила его, кому посчастливилось заменить ее.
В ней ли самой было дело, в мужчинах или во времени, когда пришлось жить, – этого Кэрлис не могла сказать. Ясно было только, что ни с мужчинами, ни со временем она ничего не могла поделать. Иное дело – она сама.
Она не пропускала ни одного номера «Вога» или «Космополитена», читала книги всех самозваных гуру, которые сулили счастье, веру в себя, красоту, популярность. Она доверчиво перепробовала разные виды диет, разную косметику. Она перечитала все статьи, где говорилось о том, как надо начинать беседу с привлекательными мужчинами, но все заманчивые и обещающие слова застревали у нее в горле. Следуя советам, как устраивать приемы и знакомиться с мужчинами, она пригласила множество гостей, сопроводив эти приглашения просьбой привести свободного мужчину. Прием стоил ей почти триста долларов, а когда он в полночь закончился, у себя в квартире она обнаружила только подвыпившего редактора художественного журнала, который признался, что подозревает в себе, гомосексуальные наклонности, да коммивояжера, попросившего денег на такси.
Может, у других одиноких женщин тучи соблазнительных мужчин, которые посылают им цветы и клянутся в вечной любви. Может, быть одинокой замечательно, если тебя зовут Глория Стайнс, или Джекки Биссет, или Катрин Денев. Но это вовсе не замечательно, если тебя зовут Кэрлис Уэббер. Как-то она сказала Норме, что никто даже не звонит ей с грязными предложениями. Она все еще считала себя невидимкой. Она жила в городе, заряженном сексом, силой и эмоциями, но у нее не было ничего – ни силы, ни какого-то особенного секса, ни эмоций. Каждый день она читала в светской хронике о шикарных приемах, на которые она не ходила, дискотеках, где было полно знаменитостей, но куда и нога ее не ступала. Она боялась, что буквально умрет от своей невидимости, одиночества, незначительности, ненужности. И хотя надежда ее не покидала, перемен тоже никаких не было.
Непосредственно под тончайшим слоем благоприобретенного образа девушки из зоны скоростных перевозок скрывалась неловкая особа, которая тусуется на сборищах, чье имя люди запоминают лишь с трудом, чей туалет никто не замечает, чье мнение никто не принимает во внимание. Болезненно осознавая это, Кэрлис мучилась в поисках выхода из положения. Настанет день, говорила она себе, и что-нибудь получится, наступят перемены. Настанет день, и она станет другой.
Ну, а пока, хоть и зарабатывала она теперь больше, чем в телефонной компании, жизнь, похоже, зашла в тупик, как и роман с Уинном. Она была несчастна и ничего не могла изменить.
– Я люблю тебя, – сказал Уинн, когда лето, слава Богу, закончилось. Он стал глядеть на нее по-новому после того, как они как-то столкнулись у выхода из кино с его приятелем Дуайтом Коннорсом. Дуайт-то и сказал потом Уинну, что Кэрлис – классная девчонка, и, подумав, Уинн решил, что она и впрямь куда привлекательнее тех простушек, с которыми он так бездарно проводил время на океанском побережье.
Но будучи человеком семидесятых, он тут же оговорился.
– Но я не уверен, что я влюблен в тебя. Понимаешь, что я хочу сказать?
Она заверила его, что понимает.
– У меня тоже к тебе что-то в этом роде, – так она сформулировала, и смысл в том был, хотя, спроси ее кто-нибудь, и она не смогла бы объяснить этого. Но никто не спрашивал.
Прошел еще целый год. На протяжении всего этого времени Уинн был то трогательно внимателен, то вовсе забывал ее. Он приятно удивил ее в день святого Валентина, подарив хрустальное сердечко, и на Пасху тоже, когда принес шоколадный торт с ее инициалами. Бывали недели, когда они виделись каждый день. А потом он исчезал на целый месяц. Это был год примирений и ссор, год, когда он время от времени говорил, что любит ее, год, когда он возвращался к разговору о совместной жизни, но всегда в сослагательном наклонении.
– А отчего бы нам не жить вместе? – так он обычно начинал, давая понять, что просто размышляет вслух. – Просто посмотрим, как у нас это будет получаться.
– Что ж, я с радостью, – отвечала Кэрлис. Видно, с его точки зрения, у них вполне получалось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159