Затем, шелестя бумагами, адвокат, учившийся вместе с отцом в Йельском университете и работавший с ним тридцать лет, начал объяснять Киму особенности последнего желания и завещания Лэнсинга.«…большая закладная на дом в Старом Бруквилле… непокрытые выплаты при продаже акций… большие потери на биржах по продаже недвижимости в Чикаго и Виннипеге… сертификаты, не имеющие никакой цены… паническая распродажа…»Ким слышал слова, но, главное, он слышал тон, которым эти слова произносились.– Во сколько оценивается имущество, если все долги будут уплачены? – спросил он.Последовало молчание.– Мне очень жаль, Ким, – наконец сказал адвокат. – Не останется ничего, кроме…– Кроме? – повторил Ким механически.– Кроме долгов, – произнес адвокат после еще одной длительной паузы.– Понятно, – сказал Ким. Он чувствовал себя опустошенным. Он вспомнил отца при разных обстоятельствах. Улыбающимся, щедрым, экспансивным. Довольным, что он оставляет Киму хорошее наследство. Счастливым, что он достаточно богат, чтобы оставить деньги на содержание любимых и обожаемых внуков. Преисполненным радости оттого, что он может давать, поддерживать, помогать. Ким вспомнил, как отец говорил ему, что счастлив и горд тем, что после его кончины каждому будет оставлено достаточно для нормальной жизни. Он вспомнил это не десять, не двадцать, но сотни раз. Быть щедрым отцу было необходимо, щедрость доставляла ему самое большое удовольствие. И вот – ничего. Бедный, бедный отец. Ким вздрогнул от пронзившей его боли, представив, что чувствовал отец, какое унижение пережил, что именно заставило его… совершить то, что он совершил. Ким встал, чтобы побыстрее уйти из офиса, и расстаться с болью, потом вспомнил о чем-то:– Как много долгов осталось? Во сколько они оцениваются?– Почти полмиллиона долларов, – ответил адвокат. Он даже не заглянул в лежащие перед ним бумаги. – Всего 486 тысяч 731 доллар 24 цента.– Я все оплачу. До последнего цента, – сказал Ким. – Это самое меньшее, что я могу сделать. – Он вновь вспомнил, как много его отец сделал для него. Он был Киму не только отцом, но заменил и рано ушедшую мать. Ради сына отец отказался от личной жизни. Ким вспомнил, как десятилетним мальчиком вместе с отцом по вечерам готовился к первому школьному спектаклю. Он вспомнил, как после полудня в выходные дни запускал игрушечные кораблики в пруду Центрального парка. Он вспомнил каникулы в Роки Маунтенз, куда они поехали с отцом и захватили одного его школьного приятеля. Лэнсинг покупал им десятки порций мороженого, десятки «хот-догсов», мазал йодом десятки раз разбитые мальчишеские коленки. Бескорыстный. Вот слово, определяющее его отца. И его отец никогда, никогда не ждал ничего ни от кого взамен. Теперь наступила очередь Кима. По крайней мере, он сумеет выплатить долги. «Я продам все свои акции, но сделаю это».На лице адвоката ничего не отразилось. Ким подумал, что, может быть, существовали какие-либо юридические препятствия к тому, чтобы он мог выплатить долги своего отца.– Почему нет? – спросил Ким, не выдержав молчания. – Разве сын не может заплатить долги своего отца?– Может, – согласился адвокат. – Но ваша часть акций уже не существует в прежнем виде. Она обесценилась.– Обесценилась? Еще летом мои акции стоили двести тысяч.– На сегодняшнем рынке ваша часть акций стоит пятнадцать тысяч долларов.– Я не верю, – сказал Ким в оцепенении. Но он знал, что адвокат говорит правду.– Мне очень жаль, Ким, – сказал адвокат.Интересно, многим ли адвокат уже сообщил или собирался сообщить подобные мрачные новости. Наверное, ему стоило посочувствовать. Но Киму не было жаль никого, кроме самого себя. Брат, подай десять центов. «Брат, подай десять центов» Глава тринадцатая 1 Николь отправилась в Нью-Йорк в начале 1930 года. Рождество, на которое была назначена их свадьба, пришло и ушло, Николь беспокоилась о Киме, об их будущем. В течение многих лет он ей писал, и очень часто. У нее хранились связки его писем – страстных, энергичных, цветистых. Он всегда вкладывал всю свою душу в то, что пишет. Письма, которые он писал ей с тех пор, как по телефону сообщил о смерти отца, отличались от прежних: они были безличными, мертвыми, плоскими. Николь боялась, что его чувства к ней изменились. Она вспомнила, какими напряженными стали их отношения; вспомнила все их споры о беспорядочных привычках Кима; его обвинения в том, что она не понимает его; о том, как она на самом деле мечтала побыть немного без него, одной. Вероятно, он чувствовал то же самое. Тогда. Вероятно, он чувствовал то же самое и сейчас.Она была потрясена, когда увидела его. Из «Алгонкина» Ким переехал в маленький бедный отель в западной части города на Двадцатых улицах. Он походил на свои письма. Он поблек, устал, движения были тяжелыми и медленными.– Я сочувствую тебе, – это были ее первые слова. Именно эти слова пришли ей на ум сразу, как она его увидела: они соответствовали обстоятельствам. Вслед за этим ее захлестнула волна тех же чувств, которые она испытывала к Киму с самого начала их знакомства, – они были ничуть не слабее прежних.– Да, – ответил он тем же ничего не выражающим тоном, каким разговаривал с ней по телефону. – Извини. – Ким вспомнил, что адвокат произнес это же странное в данных обстоятельствах слово. Слезы подкатили к горлу, глаза увлажнились. До сих пор он не позволял себе так расслабляться.– О, Ким, – сказала Николь, тронутая тем, насколько повлияла на него тяжелая утрата, понимала, что никакими словами не может ему помочь. Помочь может только время. Он откликнулся на ее тепло, на знакомый запах ее духов, он позволил ей обнять и утешить себя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120