Ким сидел над своим африканским романом, озаглавленным «Время и холмы».– Я целый день в одиночестве пишу роман, мне необходимо видеть людей ночью. Надо, чтобы кто-то готовил еду нам и нашим друзьям.У них уже побывал повар-ирландец, который готовил все блюда, даже десерт, с картошкой, как шутила Николь. Побывал повар-испанец, который все топил в оливковом масле. Побывал повар-бургундец, чьи вспышки гнева наводили ужас на всех собак и детей в округе. Повар-русский, ученик Гурджиева, у которого все подгорало. Идеальной была бы повариха из Прованса – но она ела за шестерых, а воровала еще больше, чем ела.– Я знаю, где нам раздобыть повара, – сказала наконец Николь.– Где?– В Ларонеле, – ответила она.– Я поеду с тобой, – сказал Ким. – Я хочу видеть место, где ты выросла.– Нет, – сказала Николь. – Я уеду на день-два. Она не добавила, что прошло достаточно времени и они с матерью вновь могут стать друзьями. Она пригласила бы мать в Париж, чтобы познакомить ее с Кимом, человеком, которого она любила и за которого собиралась выйти замуж. В конце концов, та могла бы стать членом счастливой любящей семьи. 2 Ларонель был деревней, в которой ничего не случалось. В ста двадцати километрах от Клермон-Феррана, посреди пустоты, были расположены эти скучные провинциальные стоячие воды. Вина с близлежащих виноградников не были достаточно хорошими, чтобы на бутылки прикрепляли ярлыки: их никогда не экспортировали. Продавались они в разлив в придорожных ресторанах и стоили очень дешево. Однако труд на производство дешевого вина затрачивался такой же, как и на производство изысканных сортов из Бургундии и Бордо: столько же приходилось гнуть спину в поле, сажая виноградник, и ухаживая за ним, и собирая урожай. Мужчины, а во время сбора урожая и женщины Ларонеля, работали под палящим солнцем, вдыхая пыль сухим летом и утопая в грязи во время дождей. Они старились прежде времени, становились сутулыми, разбитыми, лишенными гордости, вступая в старость прямо из юности, у них почти не было времени на то, чтобы насладиться зрелостью. Когда Николь исполнилось двенадцать лет, она твердо решила покинуть Ларонель.Ее мать работала в бедном кафе, подавала тушеное мясо с картофелем во фритюре и бутылки дешевого вина работавшим в поле, складским рабочим, бочкарям, мужчинам, чьи руки были привычны к молоткам, стамескам, пилам и рубанкам. Они никогда не думали о романах. Николь не помнила, чтобы ее мать была когда-то молодой женщиной. В ее самых ранних воспоминаниях она была уже старой и вечно раздраженной, увидевшей свет лишь тогда, когда в Ларонеле появился на краткое время отец Николь. Мать и дочь никогда не ладили друг с другом. Жанна-Мари обвиняла свою дочь в том, что она слишком много о себе воображала, пытаясь быть тем, чем на самом деле не была и никогда не будет. Мать предупреждала Николь, чтобы она не пыталась ломать судьбу, уже заготовленную ей заранее, – работа, работа и одиночество. Хотя мать и дочь не ладили друг с другом, но жили все же вместе и даже были глубоко привязаны друг к другу, может быть, потому, что вся их семья и состояла из них двоих.У Николь не было ни братьев, ни сестер, а у ее матери не было мужа. У нее никогда не было мужа. Отец Николь отказался жениться на Жанне-Мари. Все в Ларонеле знали об этом, в маленьком католическом городке это означала клеймо на всю жизнь. Матери из уважаемых семейств предупредили своих дочерей, чтобы те не дружили с Николь, а когда Николь стала старше и привлекательнее и ее привлекательность становилась все ярче год от года, те же матери предупреждали своих сыновей, чтобы они не водили дружбы с Николь. Зная, что они все равно бросят ее, Николь давала от ворот поворот всем, кто пытался за ней приволокнуться. Именно поэтому ни один любовник Николь никогда не был французом. Она боялась, что француз поймет ее ложь, поймет, кто она на самом деле – незаконнорожденная дочь неизвестного отца, коммивояжера. В одну из своих поездок в Ларонель он и соблазнил мать Николь.Зато женщины Ларонеля были великолепными поварихами. К этому их приучила нужда – они готовили вкусную еду даже из небольших кусочков мяса и не самых разнообразных продуктов. Поэтому Николь, желавшая по-настоящему новой жизни с Кимом, прекрасно знала, где искать хорошего повара.Обитатели Ларонеля смотрели на нее по-прежнему, хотя на ней было элегантное платье ее собственной модели, безошибочно парижского стиля. На нее смотрели как на отверженную, как на женщину, которую лучше избегать любыми способами. И Жанна-Мари смотрела на свою дочь точно так же, как и все остальные жители Ларонеля. После первых вежливых приветствий Жанна-Мари, по-прежнему разносившая блюда и стаканы посетителям кафе, по-прежнему делавшая вид, что ей смешно, когда кто-нибудь щипал ее задницу и делал двусмысленное предложение, начала критиковать ее так же, как и остальные жители Ларонеля. Николь не успела сказать и слова ни о Киме, ни о Париже, ни о своем будущем.– Как это неприлично. Платье обтягивает твою грудь. Ты выглядишь в глазах людей как падшая женщина, – сказала Жанна-Мари. Николь заметила, что руки у матери красные, кожа сухая и потрескавшаяся и что пальцы ее в заусенцах, которые кое-где кровоточили. Николь пожалела их, бедные, износившиеся от тяжелой работы руки своей матери. Такие же, как у матери, крупные, сильные руки были у Николь, но еще девочкой Николь поклялась, что они, ее руки, всегда будут чистыми и наманикюренными, кожа мягкой, безо всяких заусенцев, а ногти будут отливать розовым цветом. – Ты можешь дурить голову своим парижанам, – продолжала Жанна-Мари.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120