– Я удивлюсь, если это не останется в мечтах.– Честно говоря, я уже устал, – сказал Эс. Ай. – Ведь мне уже сорок лет. Пора что-то поменять в жизни. Скажи мне, Ким, как еще я могу что-то поменять в своей жизни? Ну, что ты скажешь о работе на радио?– Соперничать с Руди Балле?– Я серьезно, Ким.– А что я буду делать? Я не умею петь. У меня нет мегафона. Я не играю джаз. Я не актер, и у меня не получится рекламировать мороженое.– Новости, – ответил Эс. Ай. – Ты можешь читать новости. У тебя солидная репутация не только как прозаика, но и как очеркиста. Люди будут тебе доверять.– Читать новости? Ты смеешься надо мной? Мне не смешно.– Ты можешь сам себе писать программы, – продолжал уговаривать Эс. Ай.– Черт побери! Очень любезно с твоей стороны так зазывать меня, но ведь я писатель. Настоящий писатель. Газеты, журналы, книги. Я не чтец. И не актер. И не разносчик новостей. Мне это неинтересно.Эс. Ай. кивнул:– Сказать по правде, я боялся, что ты так скажешь. Но я не собираюсь отстать от тебя. Вспомни-ка, как ты приставал ко мне до тех пор, пока я не нашел для тебя работу.Ким улыбнулся и кивнул. Он хорошо помнил те годы, когда работал переписчиком в «Йель дейли ньюс», и те статьи, которыми он забрасывал Эс. Ай, с ног до головы. Как он умолял, как уговаривал его, пока тот не отправил Кима в Париж обозревать подписание мира.– Конечно, помню.– А теперь я собираюсь так же надоедать тебе.– И каждый день станешь приглашать меня на ленч? – спросил Ким, и они рассмеялись.Ужины и обеды были единственными развлечениями в повседневности, охватившей Кима. Каждое утро он отправлялся в свой кабинет на самый верхний этаж, где было огромное окно с видом на Гудзон, и, пользуясь своими старыми записями, восстанавливал «Дело чести». Это была медленная и изматывающая работа. Каждая глава, каждое предложение, каждое слово приносило ему муку.«Дело чести» было начато зимой 1922/23-го. Летом 1923-го Ким полностью закончил составление плана и предварительные записи. До конца этого года и в начале следующего он писал роман. Невыносимо трудно было теперь, через два года, воссоздать ощущение зимы 1922/23-го. Картины, звуки, мироощущение. Тогда все были сыты по горло идеализмом Вильсона. Они только что выиграли войну, но так и не могли понять, что именно они выиграли. Они были воодушевлены победой, пьяны ожиданиями, неутомимы в надеждах, а главное, они знали, что Америка теперь освобождена от налогов. Люди боялись, что в следующий раз невозможно будет добиться этого так легко. Это было время, когда подводные течения жизни ушли слишком глубоко от ее поверхности. Трудно воспроизвести то время, и бывали недели, когда Ким не мог написать ни одного слова. Он швырял на пол карандаши, рвал бумагу, расстроенный выбегал на набережную Гудзона и бегал по ней до тех пор, пока усталость не сменяла раздражение.Он проклинал Салли. Если бы она не потеряла рукопись, его второй роман был бы уже у Перкинса на столе, а Ким работал бы над третьим. Вместо этого ему постоянно приходилось уговаривать Перкинса сдвинуть сроки. Впервые в жизни он нарушал установленные рамки.– Кто-то украл чемоданчик с рукописью на выходе из Восточного вокзала. Прямо из-под носа у Салли, – поведал Ким Перкинсу, когда, съев по цыпленку у Черио на Пятьдесят третьей улице, они пили мартини. – К счастью, у меня сохранились записи. Но мне придется начинать все с самого начала.– Кошмар! Салли, должно быть, ужасно расстраивается! – сокрушенно покачал головой Перкинс.– Расстраивается. А представь, каково мне! Я уже начал работу, и она пошла, но очень медленно, – сказал Ким, чувствуя себя уже подвыпившим.– И когда ты думаешь закончить? – спросил Перкинс. – Я не собираюсь на тебя давить, но…– На меня надо давить. Я люблю это, – сказал Ким. – Ведь я же начинал как газетчик.– Нам срочно нужна большая книга. Мы и рассчитывали на «Дело чести», – сказал Перкинс увереннее. – Многие авторы паникуют, когда на них начинаешь давить.– Мне ужасно жаль, что так получилось, – сказал Ким. – Лучшее, что я могу обещать – начало лета. Июнь. Устроит?– Это будет жуткий скандал, – ответил Перкинс. – Мне надо поговорить с типографией.– Я подвел тебя, – вздохнул Ким. – Как я подвел тебя и Скрибнера!– Ладно, Ким, не терзайся, – с сочувствием посмотрел на него Перкинс. – Легче от этого не станет. Не беспокойся, положись на меня, я постараюсь все уладить.Писатель и издатель расстались. Перкинс дал один из сигнальных экземпляров «Великого Гетсби», который должен был выйти в начале весны.– Тебе понравится, – сказал Перкинс. – Великолепная вещь. Скотт хочет, чтобы читатели перестали думать о нем, как об авторе «По ту сторону рая», и когда выйдет «Гетсби», он добьется своей цели.Слова и уверения Перкинса не имели волшебной силы, но все же помогли. Работая еще терпеливее, чем раньше, Ким сдвинулся с мертвой точки, медленно, затем все быстрее и быстрее книга стала восстанавливаться. Писание всегда легко давалось Киму. Воссоздание «Дела чести» было нелегким предприятием. Впервые литература стала для Кима тяжелым трудом. И одной из причин было постоянное раздражение, которое он испытывал в адрес Салли за то, что она не уберегла рукопись. Это раздражение все время оставалось в нем.Когда Ким писал «Западный фронт», он отдавал Салли перепечатывать то, что было сделано за день. Теперь он не доверял ей и попросил Перкинса найти ему хорошую машинистку. Перкинс прислал ему девушку, работавшую в машинописном бюро у Скрибнера. Каждое утро в девять часов Корнелия Пост появлялась в доме на Чарльтон-стрит и садилась работать с Кимом. Она садилась за длинный стол красного дерева, вывезенного Кимом из одной конторы на Уолл-стрите.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120