Руки его были крепко сжаты в кулаки, и боль от сознания того, что он отверг ее, пронзила Элинор. Она обхватила себя руками, чтобы прикрыть наготу, охваченная внезапным чувством стыда при виде его неуступчивости. Он не ответил ей взаимностью.
Гэбриел перевел взгляд на Элинор и громко выругался по-гэльски, ударив кулаком по стене - той самой, которую Джулиана недавно покрыла росписью.
- Черт побери, дитя мое, этого просто не может быть! Никогда! Неужели вы не понимаете? Я не могу забыть о том, кто мы такие, как бы мне самому этого ни хотелось.
Слезы обжигали глаза Элинор, стекая тонкими струйками по щекам, в глубине души у нее что-то болезненно сжалось. Их короткий сон прервался. Вне себя от горя и унижения, с трудом сдерживая рыдания, она могла только молча наблюдать, как Гэбриел покидает комнату, оставляя ее в одиночестве у окна.
Глава 14
Гэбриел затуманенным взором уставился в гнетущий полумрак своего кабинета. Он поморгал, чтобы прогнать усталость, затем бросил взгляд на часы, стоявшие рядом с ним на столе, пытаясь рассмотреть в слабом свете луны циферблат.
Было уже раннее утро, время близилось к рассвету. Угольки в камине у его ног едва тлели, так как никто не поддерживал в нем огонь в течение последних нескольких часов, которые Данвин провел, развалившись в кресле и заперев изнутри дверь кабинета, пытаясь изгладить из памяти полные ужаса и горя глаза Элинор. Однако даже изрядное количество бренди, вопреки надеждам, не притупило его чувств. Скорее напротив, невзирая на то что голова у него раскалывалась от боли, мысли оставались ясными, даже слишком ясными, чтобы это пришлось ему по нраву. Ему хотелось забыться, утопив все заботы и сожаления в вине, остаться одному во тьме - все, что угодно, лишь бы навсегда выкинуть из головы то, что он сделал - или, вернее, не сделал - в эту ночь.
Но что бы он ни пробовал - будь то бренди, темнота или угрюмое одиночество, все оказалось бесполезным, и Гэбриел понимал, что ничто не может перечеркнуть тот единственный миг между ними, когда она трепетным голосом произнесла три заветных слова:
- Я люблю вас…
Такие слова он слышал только от матери. То были слова, обещавшие другому человеку все - сердце, тело, даже душу. Слова, которые вдохновляли поэтов, заполняли страницы романов, становились пьесами, игравшимися затем на сценах всех театров мира. В них содержались просьба и надежда, мольба и ожидание взаимности. Однако прошлое мешало ему принять этот бесценный дар. И теперь, сидя в своем кресле и сердито глядя на ковер под ногами, Гэбриел мысленно проклял того незадачливого предка, который много веков назад навлек эту беду на их род. Его счастье, что он давно скончался, иначе Гэбриел непременно убил бы этого типа собственными руками. Однако он понимал, что не в его власти что-либо изменить, кроме…
Гэбриел в порыве ярости пересек комнату и подошел к сундуку, намереваясь достать оттуда злополучный клочок пергамента, так долго преследовавший его и всю его семью, и бросить его туда, где ему было самое место - в малиновое пламя ада. Он дернул за ключ с такой силой, что порвал серебряную цепочку на шее, и, открыв сундук, печально уставился на проклятие старой ведьмы:
«В течение девяти столетий и затем еще одного любое существо, будь то человек или животное, которое вы подпустите близко к сердцу, скоро вас покинет, внезапно сойдя в могилу, пока вы будете беспомощно взирать на происходящее со стороны, всеми брошенные и одинокие. Только здесь, на этом туманном острове, можно найти правду. Флагшток святого Колумбы один способен снять наложенное на вас проклятие. Некто с чистым оком и чистым сердцем исправит ошибки прошлого и положит конец всем вашим мукам!»
Целых девятьсот лет! Будь ты проклята, старая карга!
С кислой усмешкой на губах Данвин захлопнул крышку сундука и направился к камину, но остановился на середине комнаты, заметив, что Куду внезапно вскочил со своего места и бросился к двери. Сунув нос в щель под дверью и принюхавшись, пес тихо заскулил и, обернувшись, взглянул при свете луны на хозяина. Затем он снова стал принюхиваться, скуля и настойчиво царапая дверь, после чего издал жуткий жалобный стон.
- Де ха кьяр, Куду? - Гэбриел подошел к псу, чтобы выяснить, что случилось.
Куду в ответ снова завыл и стал скрести когтями дверь, как бы побуждая Гэбриела открыть ее. Как только он повернул ручку, пес тут же ринулся вон из кабинета, двигаясь так быстро, что Гэбриел не заметил, как он исчез за поворотом, направляясь к лестнице по другую сторону коридора.
Поведение Куду его изумило. Как правило, пес отличался редким хладнокровием, и ничто или почти ничто не могло вывести его из себя. Поэтому Гэбриел решил последовать за ним и выяснить, чем объяснялось это неожиданное беспокойство. Он даже не обратил внимания на то, что свиток выпал у него из рук и остался лежать на ковре.
Они вместе вскарабкались по первому пролету лестницы, и как только Гэбриел открыл дверь наверху, Куду со всех ног устремился по коридору прямо к следующему ряду ступенек, словно откликаясь на чей-то таинственный зов. То же самое повторилось, когда они достигли уровня третьего этажа, а когда они оказались перед дверью на верхней площадке лестницы, ведущей на четвертый этаж, Гэбриел впервые уловил едкий запах дыма.
Он не мешкая распахнул дверь, и Куду, протиснувшись мимо него, бросился к последнему лестничному пролету, который вел на верхний этаж башни - тот самый, где располагалась детская. И тут Гэбриел на мгновение поддался панике. Весь лестничный колодец был заполнен клубами белого дыма, который становился тем гуще, чем ближе он подходил к верхней ступеньке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91