Сам огонь в очаге поддерживался с помощью не сушеного торфа, как обычно, а собранных заранее символических ветвей дуба, рябины и черной смородины - деревьев, которые считались на островах священными. Когда кулич подошел, Майри и Джулиана, взяв три выдранных из петушиного хвоста пера, осторожно нанесли на его поверхность нечто вроде заварного крема из яиц, сливок и масла, образовавшего сверкающую при свете огня корочку.
После освящения на следующий день этот огромный струан полагалось разделить между всеми присутствующими на празднике. Из оставшейся муки выпекались отдельные маленькие куличи для тех членов семьи, которые по каким-либо причинам отсутствовали или скончались.
Пока Майри выставляла на стол один крошечный кулич за другим, тихо называя по имени каждого из родных, которых уже не было с ними, Элинор ощутила прилив горечи, вспомнив о собственной семье, находившейся сейчас так далеко от нее. За последние несколько недель Элинор не раз порывалась написать матери, чтобы заверить ее в том, что ей не о чем тревожиться и что с ее дочерью все в порядке, однако не могла продвинуться дальше первых слов приветствия. Да и что, собственно, она могла ей сказать? Элинор прекрасно понимала, что, если она откроет матери свое местонахождение, леди Френсис и Кристиан немедленно приедут сюда, на Трелей, чтобы забрать ее домой, к прежней жизни, жизни, которая представлялась ей теперь не чем иным, как сплошной ложью. Правда заключалась в том, что Элинор не готова была вернуться - во всяком случае, сейчас. За последнее время Джулиане удалось добиться больших успехов, и девочка, безусловно, нуждалась в Элинор, но, что было еще важнее, сама Элинор нуждалась в ней не меньше.
В Джулиане Элинор увидела как бы свое собственное отражение. Правда, она еще не утратила желания говорить, однако уже с детских лет к ней почему-то перестали прислушиваться. Она видела лишь то, что ей хотели показать, делала лишь то, что ожидали от нее другие, без каких-либо вопросов или сомнений. Лишь теперь Элинор поняла, почему они никогда не навещали старого герцога, ее деда, несмотря на то что он жил не далее чем в миле от их лондонского особняка. Лишь теперь она начала осознавать, сколько горечи, обид и скрытой враждебности бурлило под видимой благопристойностью. И это понимание помогло Элинор смириться с правдой о ее происхождении, простить мать и Кристиана за то решение, которое они приняли, сохранив все в тайне от нее. Если бы на ее месте неожиданно оказался Кристиан, Элинор не была уверена в том, что смогла бы принести в жертву собственную жизнь, чтобы защитить брата. Общество жестоко к любому, кто так или иначе отклонялся от идеала, и как все окружающие избегали Джулиану из-за ее немоты, точно так же они стали бы избегать ее, Элинор, проведав о ее незаконном рождении. И как бы она повела себя, попав в то же положение, что и ее мать, которой приходилось жить с нелюбимым человеком, день за днем тая в душе чувство горечи и разочарования? И скольким ее подругам из пансиона мисс Эффингтон выпала подобная участь? Очень многим, и даже ее дорогой Амелии Баррингтон не удалось этого избежать.
После праздника, убеждала она себя. После Дня святого Михаила, когда с жатвой будет покончено и жизнь на острове замрет до будущей весны, она непременно напишет матери и успокоит ее, заверив, что с ней все в порядке. Она не станет говорить, где ее искать, пообещав открыть все позже, когда настанет время. Без сомнения, леди Френсис поймет ее, так как она, как никто другой, знала, что о некоторых вешах следует умалчивать.
С этой мыслью в душе Элинор вылепила из теста свой собственный ряд маленьких куличей, мысленно давая каждому из них имя: мама… Кристиан… Грейс…
К тому времени когда они покончили с выпечкой, луна уже высоко стояла на усыпанном звездами небе и несколько дюжин маленьких куличей, расставленных ровными рядами, остывали на столе. Прежде чем покинуть на ночь кухню, Майри отломила от праздничного кулича крохотный кусочек и бросила его в огонь - как она объяснила, то было приношением, призванным «охранять дом от посягательств нечистой силы на весь последующий год».
Собственно празднество должно было начаться рано утром с обхода старинного кладбища острова - дань уважения памяти почивших предков. Вскоре после рассвета Элинор и Джулиана быстро спустились вниз по извилистой лестнице башни. Наскоро перекусив овсяными лепешками, они завязали ленты шляп и собрались уходить, чтобы присоединиться к собравшимся на лужайке. Когда они вошли в главный зал, Майри с дочерьми уже ждали их там.
- Что, праздник уже начался? - спросила Элинор, надеясь, что они не проспали.
- Пока еще нет, дитя мое. Но нам лучше поторопиться, иначе мы пропустим утреннюю службу.
Они быстро направились к выходу, но тут Элинор заколебалась, когда случайно увидела сквозь открытую дверь кабинета лорда Данвина, который неподвижно стоял у окна.
- В чем дело, дитя мое? - спросила Майри, заметив, что Элинор не присоединилась к ним у дверей.
Элинор подвела к ней Джулиану:
- А разве лорд Данвин не собирается принять участие в торжестве?
- О нет. Хозяин обычно даже не спускается вниз к пирующим.
- Но почему?
Добродушное лицо Майри омрачилось, голос понизился почти до шепота:
- Дитя мое, разве вы сами не помните те ужасные вещи, которые говорил вам Шеймус Маклин о хозяине? Люди с Большой земли тоже беседовали с местными жителями, слухи распространились по всей округе, и хозяин полагает, что будет лучше для всех, если он останется здесь, в замке.
- А!
Однако Элинор не сводила взгляда с двери кабинета, обдумывая слова Майри.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91