«У меня все в порядке, – писала ода. – Я работаю помощницей в одной очень порядочной семье, вместе с которой еду в Калифорнию. Мы едем в повозке. Путешествие кажется мне очень интересным…»
Она представила, как тетя Анна открывает конверт, с каким нетерпением смотрят на нее Кора и другие девочки. Увидит ли она маленькую Кору снова? Видимо, нет. Страна, куда они держат путь, слишком далека от Батон-Ружа. Да и ни у кого из обитателей поместья нет причин для столь дальней поездки. Девочки выйдут замуж, став плантаторшами, жизнь потечет своим чередом. Анна смирится и привыкнет к участи вдовы, а Антон…
При мысли о нем Эмери содрогнулась.
Она запечатала письмо и отдала его Теду. Парень густо покраснел, и руки у него тряслись, когда он засовывал письмо в карман рубашки.
«Он кладет его поближе к сердцу, – удивленно подумала Эмери. – Остается надеяться, что с лодкой ничего не случится. Ведь если паренек погибнет, тетя Анна так и не узнает, что со мной».
Несколько других эмигрантов тоже передали лодочникам письма. Труди вложила стопку писем в руки одного из мужчин, похотливо глядя ему в глаза. Оррин и Маргарет не послали ни одного. Ни одного письма не передали Зик Йорк и Билл Колфакс.
«Неужели пастору некому написать?» – удивилась Эмери, но, видимо, так оно и было. Вот и Уайт Тетчер тоже сказал:
– Самому странно, сколько городов и поселков я прошел, продавая свои лекарства, и ни пылинки из тех мест ко мне не пристало.
За последние несколько дней пути Эмеральда успела больше узнать о Мэйсе Бриджмене. Однажды они остановились на ночевку довольно поздно, и темнота опустилась на лагерь, едва Эмери успела развести костер и нарезать мясо для ужина. Мэйс, который столовался у всех повозок по очереди на правах проводника, на этот раз ужинал с Уайлсами. После еды он растянулся возле костра, занимая Эмери разговорами, пока та мыла посуду.
– Что заставило такую девушку, как ты, пуститься в этот длинный и опасный путь? – спросил он. – Ты могла бы остаться дома, выйти замуж и нарожать кучу симпатичных ребятишек.
Она покраснела и опустила глаза на тарелки, чтобы не встретиться с ним взглядом.
– Я… Я вынуждена была уехать с плантации после того, как умер мой дядя и у меня… начались конфликты с двоюродным братом.
Мэйс понимающе кивнул:
– Я подозреваю, что большинство мужчин, которые едут с нами, что-то скрывают из своего прошлого, да и женщины тоже, по крайней мере две из них.
Эмеральда вспыхнула:
– Возможно… А что скрываете вы, Мэйс? Разве вы не один из нас?
Мэйс ухмыльнулся и начал рассказывать ей историю своей жизни.
– Мой отец был учителем в поместье со странным названием Королевский Приход. – Мэйс грустно улыбнулся. – В семье хозяина было семеро сыновей. Они были настолько добры, что позволяли мне присутствовать на их уроках. Мы изучали латынь, греческий, математику, все предметы, которые нужны для поступления в Гарвард. Но я еще дополнительно занимался рисованием и живописью и посвящал этому все свободное время.
– Как же вы попали сюда, – удивленно спросила Эмери, – в эту глушь?
Он грустно улыбнулся:
– Настал час, когда у нас с отцом возникли разногласия. Мы поссорились, и довольно крепко. Отец был человеком решительным, а я, как мне кажется, упрямым мальчишкой. Он считал, что я делаю глупость, целиком посвящая себя рисованию. Мне легко давалась учеба, и он возлагал на меня большие надежды. Но я мечтал об одном: уехать в Париж учиться живописи, хотя и понимал, что мне это недоступно. Лучшее, на что я мог рассчитывать, это стать управляющим одного из поместий или, как отец, учителем, но в один прекрасный день все изменилось. Однажды, это было в 1831 году, на обед в поместье приехал гость, и мы познакомились. У него были грустные глаза, длинный нос и длинные светлые волосы. Звали его Джон Джеймс Аудибон. Он был ученым-натуралистом и выдающимся художником. Он рисовал птиц и маленьких животных в привычном для них окружении. Это были не наброски, Эмеральда, а настоящие картины, вполне законченные: птицы среди листвы и веток с ягодами. Он снискал себе славу в Европе своими иллюстрациями к «Биографии орнитологии», и вот такой человек сидел с нами за столом, разговаривал, показывал свои лучшие рисунки.
И когда он сказал, что ищет художника-ассистента и: планирует уехать из Чарлстона дальше на Юг, во Флориду, а затем на Красную Реку, в Арканзас и на острова Тихого океана, я уже не мог усидеть на месте. Я вызвался поехать с ним…
– И вы уехали?
– Да, в четырнадцать лет, с ним и с мастером по изготовлению чучел птиц.
– Чучел птиц?
– Да. С прискорбием должен заметить, что мой учитель делал рисунки не с живых птиц, а с их чучел. Это была одна из областей, в которых наши взгляды не совпадали. Я никогда не мог смириться с тем, что прекрасное живое существо надо убить во имя того, чтобы сделать с него рисунок.
– И как долго вы пробыли с мистером Аудибоном?
– Несколько лет. Я помогал ему делать рисунки множества птиц – пеликанов, глупышей, нырков, бакланов. Среди них были очень хорошие. Этот человек был удивительным и странным одновременно. Ему до всего было дело, он был настоящим ученым-исследователем, оставаясь при этом искусным художником. Он многому меня научил.
– Но что же все-таки привело вас на Запад? Мэйс нахмурился и отвел глаза.
– Аудибон вернулся в Нью-Йорк, а я остался. К тому времени я уже получил от него все, что он мог мне дать. Но я не хотел рисовать чучела животных, мне интересно было передавать неповторимость живого существа, его характер, грацию, повадку… Это очень не просто, Эмеральда: суметь ухватить самое главное за те несколько часов наблюдений, которые может себе позволить естествоиспытатель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110