Мягкий свет освещает ее красивое серьезное лицо. Она еще так молода. Он никогда прежде не позволял себе смотреть на нее. Чужая дочь, чужая жена. Самая красивая девушка во всем округе. Ну и что? Он женат на хорошей женщине, растит сына. У него столько забот и нескончаемых обязанностей – невпроворот.
– Эрл, – прошептала она.
«Забудь, – твердил он про себя. – Упрячь все это подальше и… забудь».

Глава 7

Тоска по виски порой становилась столь невыносимой, что он просто корчился от боли. Вот и эта ночь выдалась мучительной. Он лежал в постели, вслушиваясь в негромкий посвист теплого пустынного ветерка и тихое, ровное дыхание жены. Дочь спала в комнате на другом конце коридора.
Он грезил виски.
Виски изгонял боль. Виски затушевывал образы молодых парней с простреленными животами, зовущих своих мам. Но мам там не было, был только сержант Суэггер, звавший что есть мочи санитаров, одновременно стреляя из винтовки М-1 по рисовым полям. Виски притуплял смрад дымящихся поселков – тошнотворный запах горелого мяса, паленой соломы и изжаренного буйволиного навоза, витавший в воздухе после того, как «фантомы» сбрасывали напалмовые бомбы. В виски тонула опустошенность, появлявшаяся каждый раз, когда винтовка, ударив в плечо, вновь возвращалась в привычное положение, и окуляр оптического прицела настраивался на далекую фигурку человека, теперь уже до неузнаваемости обезображенного смертью, которую принесла пуля весом в 172 грана, посланная со скоростью 2350 футов в секунду. Порой фигурка, прежде чем рухнуть, какое-то время еще пошатывалась на ногах, порой валилась мгновенно, словно тряпичная кукла. Но каждый раз успокаивалась навечно.
В виски растворялось и это горькое воспоминание.
Поздно ночью его разбудил шум, доносившийся с первого этажа, будто там шло какое-то собрание или гуляли гости. Растерянный, немного испуганный, он заморгал, прогоняя сон, и окликнул:
– Папа. Папа.
Возле дома остановилась машина, затем еще одна. Он спал в трусах и футболке с эмблемой Дэви Крокета, которую ему прислали из Чикаго за пятьдесят центов и шесть пробок от бутылок с напитком «Мейсон Рут Вир». Футболка шла по почте несколько недель, и теперь он носил ее не снимая – и днем, и ночью. Ему было девять лет. Внизу плакала мама. На лестнице послышались мужские шаги. Хруст кожи, скрип прогибающихся половиц, визг шатающихся перил. Все знакомые звуки. Он слышал их тысячи раз, когда отец возвращался домой поздно, то есть каждый день, так как отец работал по восемнадцать – двадцать часов в сутки. Однако эти тяжелые шаги принадлежали не отцу. Он сел в постели. В комнату вошел мужчина, тоже полицейский. В открытые окна с темной улицы врывался отчаянный писк сверчков. Ночь была ясная, звездная.
– Ты – Боб Ли, я не ошибся? – спросил мужчина в отцовской форме, в шляпе с круглой тульей и незагнутыми полями, не такой, как у ковбоев, и с большим револьвером в кобуре, тоже не похожим на ковбойское оружие. Мужчина остановился в дверях. Он видел лишь его силуэт, вырисовывавшийся в рамке света, льющегося с лестницы.
– Да, сэр, – ответил он.
– Боб Ли, можно мне войти? Я должен поговорить с тобой, как мужчина с мужчиной.
Боб кивнул. Он знал: случилось что-то непоправимое. Перед домом затормозила еще одна полицейская машина.
– Я – майор Бентин. Мужайся, сынок, – сказал человек в отцовской форме.
– Что это значит?
– Сынок… сынок, твой отец погиб сегодня вечером при исполнении служебного долга. Он теперь на небесах, где в конечном итоге обретают покой все бравые солдаты и полицейские и все настоящие мужчины, честно исполняющие свой долг.
– Что такое долг? – спросил Боб.
– Я не могу объяснить. Сам не знаю, что это такое. Долг – это то, ради чего и чем живут такие особенные люди, как твой отец, – сказал майор. – Это самое лучшее, что есть у человека. Вот почему твой отец – герой. Это…
Мужчина замолчал, и Боб увидел, что он плачет.
Боб покачал головой. Этот рослый офицер, оплакивающий в темноте смерть его отца, тщетно старался подавить рыдания, высасывавшие из него мужество, которое он с таким трудом пытался сохранить.
Только виски прогонял это воспоминание, это чудовище, которое хотелось потопить в янтарной жидкости, обжигающей язык и пищевод, волной надежды и любви разливающейся по телу, отупляющей ум. Вот для чего нужен виски, – чтобы убивать те давние черные воспоминания, которые, выползая на поверхность из темных уголков подсознания, начинают убивать и душу, и тело. Как сейчас.
Боб сел в постели. Слава Богу, что в доме нет виски, иначе он, не задумываясь, схватил бы бутылку и пил бы, пил, погружаясь в умопомрачительную алкогольную пучину, откуда уже никогда бы не вынырнул. До чего же больно, не продохнуть.
Он поднялся – высокий, стройный, сильный мужчина с лицом, не выражающим почти никаких чувств, уже с проседью в волосах, но еще не утративший природной способности двигаться бесшумно. Он так долго спал один. Теперь его постель согревает женщина, и он смотрит на нее, забывшуюся под простынями безмятежным сном. Как она прекрасна. Кто бы мог подумать?
Он выскользнул в коридор и, открыв дверь в комнату, где слышалось тихое посапывание дочери, включил свет. ИКН4 лежала в кровати, свернувшись калачиком; ноздри крошечного носика едва заметно трепетали. Потревоженная светом, девочка зашевелилась во сне. Ее точеная маленькая фигурка с влажной от пота кожей, казалось, была вырезана из леденца. Глаза прикрывают веки с загнутыми ресницами, ровными и пушистыми, как бахрома на салфетке; над изящными кукольными губками – миниатюрный носик.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154