Пока он в Портленде нес ночную вахту, в Нью-Йорке лопнула биржа. Вскоре бочарный завод обанкротился, и Гектор потерял работу. Бессонными ночами он прочел сотни книг, начиная с романов девятнадцатого века, о которых все говорили и до которых у него никогда не доходили руки: Диккенс, Флобер, Стендаль, Толстой. Войдя во вкус, Гектор решил получить систематическое образование. Он представлял собой непаханое поле. В шестнадцать он бросил школу, и никто так и не удосужился ему объяснить, что Сократ и Софокл – разные люди, что Джордж Элиот – женщина и что «Божественная комедия» – это поэма о загробной жизни, а не бульварный фарс, в финале которого все удачно переженились. Обстоятельства складывались так, что ему некогда было морочить себе голову всякими там глупостями. Зато сейчас времени было хоть отбавляй. Запертый в своем персональном Алькатразе, все эти годы отсидки он осваивал новую науку – науку выживания, науку осмысления постоянной, изнуряющей душевной боли. По словам Альмы, эта суровая интеллектуальная школа постепенно сделала из него другого человека. Он научился смотреть на себя со стороны и видеть сначала человека из толпы, затем соединение случайных частиц материи и, наконец, обыкновенную песчинку – и чем дальше он уходил от своих истоков, говорила она, тем больше чувствовалось в нем величия. Он показал ей свои дневники того периода, и Альма через полвека почувствовала себя живым свидетелем мучительной внутренней борьбы. Как никогда, потерянный, процитировала она мне по памяти, как никогда, затравленный и одинокий – и живой, как никогда. Он написал это перед самым отъездом из Портленда. Потом, словно поймав новую мысль, присел и дописал в конце страницы короткий абзац: Я разговариваю только с мертвыми. Только им я доверяю, только они меня понимают. Я – как они, без будущего.
Поговаривали, что в Спокане можно найти работу. Якобы нужны были люди на лесопилках, и в лагерях сплавщиков леса на северо-востоке тоже вроде рук не хватало. Гектор узнал об этом из разговора двух безработных вскоре после закрытия бондарного завода. Сама работа его не заинтересовала, но родилась идея, и чем больше он ее обдумывал, тем более заманчивой она ему казалась. В Спокане прошло детство Бриджит. Ее мать умерла, но где-то там жил ее отец и две младшие сестры. Пытки страшнее, самоистязания большего, чем жизнь рядом с ними, трудно было придумать. Стоит ему только увидеть мистера О'Фаллона и его дочерей, как при мысли о горе, которое он им причинил, их лица будут стоять у него перед глазами. Это было тяжкое испытание – и он его заслужил. Его долг – сделать ее близких абсолютно для себя реальными, такими же реальными, какой была для него Бриджит.
Патрик О'Фаллон, некогда рыжий мальчишка, вот уже двадцать лет хозяйничал в спортивном магазине «У Реда» в центре Спокана. Приехав утром в город, Гектор нашел дешевую гостиницу в двух кварталах от железнодорожной станции, заплатил за ночь вперед и сразу отправился искать магазин. На это ему хватило пяти минут. Что делать, оказавшись на месте, он как-то не задумывался и сейчас из осторожности решил, что лучше остаться на улице и попробовать разглядеть хозяина сквозь витрину. Кто знает, рассказывала ли о нем Бриджит в своих письмах. Если да, то ее домашние наверняка знали о его выраженном испанском акценте. И, что еще важнее, они наверняка проявили особый интерес к его исчезновению в двадцать девятом, так как их Бриджит тоже пропала почти два года назад; возможно, они были единственными во всей Америке, кто мысленно соединил эти два события. Все, что от него требовалось, это открыть рот в их присутствии. Если О'Фаллон знал про Гектора Манна, ему хватит трех-четырех фраз, чтобы заподозрить неладное.
Впрочем, О'Фаллон что-то не появлялся. Прижавшись лбом к стеклу, Гектор будто изучал выставленные в витрине клюшки для гольфа, и ему было хорошо видно, что в магазине пусто. Ни клиентов, ни продавца за прилавком. Конечно, было еще рано, только начало одиннадцатого, но на двери висела табличка ОТКРЫТО. Торчать у всех на виду, привлекая к внимание к своей персоне, ему не хотелось, и тогда он резко изменил свою тактику и решил войти. Расколют, так расколют.
Когда он потянул на себя дверь, раздался мелодичный звон. Под ногами заскрипели деревянные половицы. В маленьком магазинчике полки ломились от товара. Кажется, здесь было все, что мог только пожелать спортсмен: рыболовные удочки и катушки для спиннинга, ласты и очки для подводного плавания, обрезы и охотничьи ружья, теннисные ракетки, бейсбольные рукавицы, футбольные и баскетбольные мячи, защитные накладки и шлемы, бутсы с шипами и ботинки с нескользящей подошвой, подставки для гольфа, подставки для регби, пузатые кегли, гантели, утяжеленные тренировочные мячи. Вдоль помещения шли два ряда несущих столбов, и на каждом красовалась фотография Реда О'Фаллона в рамке. На всех этих снимках молодой О'Фаллон демонстрировал тот или иной вид спорта. Его можно было увидеть и в бейсбольной форме, и в футбольной, но чаще всего – на беговой дорожке в майке и трусах легкоатлета. На одном снимке фотообъектив поймал его в воздухе, на широком шаге, опередившим на пару метров своего ближайшего соперника. На другом он обменивался рукопожатием с мужчиной во фраке и цилиндре, вручавшим ему бронзовую медаль Олимпийских игр 1904 года в Сент-Луисе.
Когда Гектор приблизился к прилавку, из задней комнаты вышла молодая женщина. Вытирая руки полотенцем, она опустила голову, и он не мог разглядеть ее лица, но ее походка и разворот плеч, ее манера вытирать каждый палец были ему хорошо знакомы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87