– А потом вдруг этот безымянный донос…
Лэндри пожал плечами и открыл переднюю дверь машины.
– Не смотри дареному коню в зубы, Вайс. Еще укусит.
27
Звонок раздался в 3.12 утра.
Молли с вечера утащила трубку радиотелефона из гостиной к себе наверх и спрятала ее под журналом на ночном столике. Иметь собственный телефонный аппарат ей не полагалось, пусть даже практически у всех девочек из класса они были. Брюс был уверен: девочка плюс отдельный телефон – рецепт неприятностей.
Чеду тоже не позволяли поставить телефон в комнате, хотя у него, Молли знала, был и мобильный, и пейджер, поэтому он и его кретины-приятели могли обмениваться текстовыми сообщениями и вызывать друг дружку по пейджеру, как крутые. Брюс об этом не подозревал, а Молли помалкивала, потому что Брюса недолюбливала сильнее, чем Чеда. По мнению Брюса, все члены семьи – кроме него – должны были звонить из кухни, где слышно каждое слово.
Телефон прозвонил трижды. Затаив дыхание, Молли смотрела на зажатую в руке трубку. В другой руке, влажной от пота, она держала диктофон. Она очень боялась, что Брюс проспит звонок. Ему ведь на Эрин наплевать. Но только она решила ответить сама, как звонки прекратились. Молли закусила губу, нажала кнопку приема на трубке и клавишу записи на диктофоне.
Голос был тот самый – жуткий, скрипучий искаженный голос с кассеты, словно из фильма ужасов. Каждое слово нарочито растянуто, тембр металлический, зловещий. У Молли в глазах вскипели слезы.
– Ты нарушил правила. Девчонка за все заплатит.
– О чем вы говорите? – спросил Брюс.
– Ты нарушил правила. Девчонка за все заплатит.
– Я не виноват. В полицию звонил не я. Что я должен сделать?
– Принеси деньги на место. В воскресенье. В шесть вечера. Без полиции. Без сыщика. Ты один.
– Сколько?
– Принеси деньги на место. В воскресенье. В шесть вечера. Без полиции. Без сыщика. Ты один. Ты нарушил правила. Девчонка за все заплатит. Ты нарушил правила. Девчонка за все заплатит.
Поплыли короткие гудки.
Молли выключила телефон и диктофон. Ее так знобило, что она подумала, не заболела ли. Ты нарушил правила. Девчонка за все заплатит . Эти слова крутились в мозгу снова и снова, так громко, что хотелось крепко зажать уши ладонями, чтобы ничего не слышать, но звук жил в голове, внутри.
Это она виновата во всем! Она считала, что поступает правильно, умно. Думала, она одна готова что-то сделать, чтобы спасти Эрин. И сделала. Обратилась за помощью. Теперь Эрин может умереть. И все из-за нее.
Из-за нее и Елены.
28

В неверный предрассветный час
У края бесконечной ночи…
Удивительно, по каким причудливым причинам откладывается что-то у нас в памяти. Эти строки из стихотворения Т. С. Элиота я запомнила, потому что в восемнадцать лет, будучи глупенькой первокурсницей, по уши влюбилась в своего преподавателя литературы Энтони Террелла. Помню страстную дискуссию по поводу творчества Элиота в университетской кофейне. Террелл тогда утверждал, что в «Четырех квартетах» Элиот исследует вопросы времени и духовного обновления, а я уверяла в ответ, что творчество Элиота есть коренная причина появления бродвейского мюзикла «Кошки»; следовательно, он не поэт, а дерьмо.
Я бы с такой же легкостью заявила, что солнце синего цвета, только бы побыть с Энтони Терреллом. Дебаты были моим методом флирта.
Непонятно, почему сейчас, свернувшись клубочком в углу дивана, грызя ноготь и глядя в окно на предрассветную темень, я вдруг вспомнила об Энтони. Размышлять о духовном обновлении я себе не позволяла – потому, вероятно, что мои шансы на него были бездарно потрачены впустую. Я не знала, как буду жить дальше, если из-за того, что меня застукали у Ван Зандта дома, основная улика, подтверждающая его вину, пропадет. Если он как-либо причастен к исчезновению Эрин Сибрайт, а я лишила следствие возможности предъявить ему хоть какое-то обвинение, а потом расколоть насчет Эрин…
И тут тихонько, еле слышно в дверь поскреблась надежда. Если б она стала нагло барабанить, я бы живо развернула ее на выход, как бродячего миссионера. Нет, благодарю. То, что вы продаете, мне не нужно .
Надежда – штучка с перьями –
В душе моей поет?
Без слов одну мелодию
Твердить не устает…
Эмили Дикинсон.
Я не хотела никаких надежд для себя. Я хотела всего лишь существовать.
Существование – дело нехитрое. Ставить одну ногу перед другой. Есть, спать, ходить в туалет. А вот жить, жить по-настоящему, со всеми присущими жизни эмоциями и риском – тяжкий труд. Любой риск – возможность и успеха, и поражения. Любая эмоция имеет противовес. Страха не бывает без надежды, надежды – без страха. А мне ни то, ни другое не нужно. У меня уже все есть.
Пока я глазела в окно, горизонт порозовел, и легкая белая дымка поплыла вдоль розовой полоски между тьмой и землей. Не успев расценить это как знамение свыше, я пошла в спальню и переоделась в костюм для верховой езды.
Никто так и не постучал ко мне в дверь глубокой ночью, чтобы допросить насчет куртки и вторжения в жилище Лоринды Карлтон. Вопрос: если моя куртка сейчас не в полиции, то где? Принес ли ее пес Лоринде как трофей? Или Лоринда с Ван Зандтом пошли по моим следам и нашли куртку сами? Если в результате Ван Зандт заполучил рецепт с моим именем, что теперь будет?
Неизвестность – самое паршивое в работе под прикрытием. Я построила карточный домик, представившись одной группе людей одним именем, а другой – вторым. Об этом решении я не жалею: знала, на что иду. В таком деле главное – добиться своего, пока тебя не вычислили и карты не посыпались. Беда в том, что я ни на йоту не продвинулась в возвращении Эрин Сибрайт, а если еще прокололась на ипподроме, то в расследовании мне больше делать нечего, и Молли я подставила.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125