Мне казалось, что резкая, режущая боль и пролитая кровь знаменовали бы очищение. Я хотела истечь кровью, дабы убедиться, что существую. И в то же время – исчезнуть, чтобы спастись от боли. Противоречивые силы боролись внутри меня, распирали мне грудь, грозили расколоть пополам голову.
Потом я пошла в кухню и бессмысленно уставилась на подставку с ножами на рабочем столе и на ключи от машины рядом с нею.
Жизнь может измениться в мгновение ока. Без нашего согласия. Я уже давно знаю, что это так. В самой глубине души, наверное, я и в тот миг, в ту ночь тоже знала это. Предпочитаю верить, что взяла со стола ключи и вышла из дому, спасаясь от мук совести: иначе я заела бы себя. Эта мысль позволяет мне по-прежнему верить в собственный эгоизм.
На самом же деле сделанный той ночью выбор трудно назвать эгоистичным – он не сулил безопасности. Так или иначе, я фактически выбрала движение вперед. Обманом убедила себя предпочесть жизнь спокойному существованию в убежище. Я побоялась, что всю жизнь буду жалеть, если не рискну.
3
Центр конного спорта Палм-Бич подобен маленькому суверенному государству со своим королевским двором и стражами у ворот. У передних ворот. Задние весь день открыты настежь, и от фермы Шона до них на машине пять минут. Все, кто жил по соседству, в дни соревнований регулярно сдавали своих лошадей напрокат, экономя на стоимости постоя – девяносто долларов за выходные в походном парусиновом стойле с девяноста девятью другими лошадьми. Охранник, делавший обходы по ночам, поздно вечером запирал ворота. Но сегодня ночью обхода еще не было.
Я проехала в ворота с украденным из Шонова «Мерседеса» желтым пропуском на стоянку на заднем стекле – так, на всякий случай. Встала в ряд машин вдоль забора, против последней из сорока парусиновых конюшен.
У меня был «БМВ-318» цвета морской волны, с откидным верхом, купленный на аукционе в полиции округа. В сильный дождь крыша иногда протекала, зато в салоне была одна интересная деталь, явно не предусмотренная автомобильным заводом в Баварии. Маленький ящичек с мягкой подстилкой, скрытый в панели передней левой двери, – размером как раз для пистолета либо для хорошей порции кокаина. Вылезая из автомобиля, я достала из тайника свой девятимиллиметровый «глок» и сунула за пояс джинсов под рубашку.
В дни соревнований на ипподроме людно и суматошно, как на улицах Калькутты. Тележки для гольфа и мини-скутеры снуют туда-сюда между конюшнями и беговым кругом, стремглав носятся чьи-то псы, теснятся фургоны и фуры с тяжелым оборудованием. Взрослые на лошадях и дети на пони, конюхи, прогуливающие своих подопечных с заплетенными в безупречные косы гривами, в двухсотдолларовых попонах разных цветов в зависимости от конезавода. Палатки, точно в лагерях беженцев, с переносными туалетами у входа; народ с ведрами у водоразборных колонок вдоль грунтовой дороги. На каждом мало-мальски пригодном клочке земли владельцы школят лошадей, тренеры орут на учеников, осыпают их наставлениями, поощрениями, оскорблениями… Над этой толпой каждые пять минут разносятся объявления по радио.
Ночью же все совсем иначе, как в другом мире. Тихо. Почти безлюдно. Дороги пусты, лишь изредка какой-нибудь конюх или тренер наведается в конюшню, проверить, как там, или оказать питомцу медицинскую помощь. Под покровом темноты может случиться всякое. Соперники становятся врагами, ревность оборачивается местью. Была у меня знакомая, которая для охраны своих коней нанимала полицейского – после того, как одному из ее лучших жокеев в ночь перед соревнованиями подбросили ЛСД и предлагали пятьдесят тысяч долларов из призового фонда за сотрудничество.
Когда я занималась наркотиками, то именно на этом ипподроме провела два-три удачных рейда. Здесь можно было найти любые снадобья для людей и животных – стимуляторы, транквилизаторы, – если только знать, кого и как спросить. Поскольку я была некогда частью этого мира, то вписалась легко. Я достаточно долго не появлялась здесь, чтобы никто меня не узнавал, но при этом знала, как себя вести и разговаривать. Вот только шуточка Шона в профессиональном журнале, скорее всего, напрочь разрушила мое инкогнито.
Я медленно шла от задворок к центру угодий. В палатках теплились огоньки, в ночном воздухе плыл мелодичный женский смех, ему вторил басовитый мужской хохоток. В конце прохода у палатки номер девятнадцать стояла какая-то пара. Тщательно подстриженные кусты возле угла палатки обрамляли освещенную табличку с единственным словом золотыми буквами на темно-зеленом фоне: ДЖЕЙД.
Я прошла мимо. Теперь, найдя стойла Джейда, я просто не знала, что делать дальше. Так далеко я не задумывала. Обогнула дальний угол палатки номер восемнадцать и вдоль задней стенки вернулась обратно, к проходу между восемнадцатой и девятнадцатой, где шел разговор.
– Ну, как она? – спросил мужской голос. С акцентом, то ли голландским, то ли фламандским.
Я затаила дыхание.
– Вроде в порядке, но все равно покажем ветеринару, – ответила женщина. – Пусть посмотрит как следует. После Звездного беспечность позволять себе нельзя.
Мужчина невесело усмехнулся:
– Люди уже все для себя решили. Чему хотят, тому и верят.
– И, как правило, самому плохому, – вздохнула женщина. – Сегодня звонила Джейн Леннокс. Подумывает, не взять ли для Парк-Лейн другого тренера. Еле ее отговорила.
– Я даже не сомневался. У тебя, Пэрис, дар убеждения.
– Это же Америка! Пока твоя вина не доказана, ты невиновен.
– Ты всегда невиновен, если богат, красив или обаятелен.
– Дон красив и обаятелен, а все уверены, что он виновен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125