Ковач хотел знать, какова она в действительности и почему стала такой, хотел проникнуть за окружающие ее стены.
— Мы с моей напарницей терзаем себя точно так же, — добавил он. — Я пытаюсь убедить себя, что это просто доказательство нашей принадлежности к человеческой расе. Но иногда думаю, что для меня было бы лучше отгородиться от нее полностью.
Какое-то время Ковачу удавалось отгонять от себя видения недавних событий — маленького неподвижного тела ребенка и окровавленного снега, — но они осаждали его все настойчивее.
Он подошел к французскому окну, выходящему на задний двор. Снежный покров при свете луны казался голубоватым, придавая пейзажу призрачный оттенок. Деревья окаймляли участок, скрывая его от взглядов соседей.
— У меня сегодня тоже потеря, — признался Ковач. — Застрелили маленькую дочь свидетельницы нападения, которое я расследую, — только для того, чтобы припугнуть мать.
— Разве это ваша вина?
Лунный свет падал на лицо Аманды, словно тонкая вуаль, под которой ее кожа отливала перламутром. Мягкая кожа, мягкие, волнистые волосы, губы, выглядевшие мягкими, как атлас… Ковач старался не замечать стен с острыми гранями, которыми она себя окружила, — делать вид, будто их не существует.
Он покачал головой:
— Нет. Не совсем моя. Но, как бы то ни было, невинного ребенка застрелили на улице. Стрелявшему, по рассказам, самому лет шестнадцать, и он взялся за это поручение, чтобы стать полноправным членом банды. Девочку убили, чтобы запугать тех, которые и без того думают, что жизнь слишком тяжела, чтобы заботиться о чем-то, кроме собственной шкуры. Чтобы запугать мать, которая не желала давать показания о том, как проламывали голову наркодилеру. Она хотела прожить достаточно долго, чтобы поставить на ноги детей. Конечно, виноватых в этой ситуации более чем достаточно. Но ведь я тоже виноват! Я должен защищать людей, а не позволять, чтобы их убивали! А мне пришлось смотреть в лицо этой женщине и просить прощения, как будто таким образом можно что-то исправить.
— Обвиняя себя, тоже ничего не исправишь, — заметила Аманда.
Она стояла так близко, что можно было взять ее за Фуку, но Ковач не сделал этого. Он затаил дыхание, условно рядом с ним было пугливое животное, которое метнулось бы прочь при малейшем его движении.
— Мы делаем все, что можем, — продолжала Аманда, — и наказываем себя за это. Я стараюсь принимать решения, только будучи уверенной, что они пойдут кому-то на пользу. Иногда в результате кто-то может пострадать, но то, что я действовала с благой целью, должно служить оправданием, не так ли?
Голос Аманды предательски дрогнул. Ковач медленно повернулся к ней, все еще опасаясь, что она убежит. Она смотрела на него во все глаза, словно моля об одобрении. Это был взгляд сквозь стену.
— Должно, — отозвался он. — Но что-то внутри нас этому сопротивляется.
В глазах Аманды блеснули слезы.
— Вы хороший человек, Сэм Ковач.
Уголки его рта приподнялись в улыбке.
— Скажите это еще раз.
— Вы…
Ковач все-таки не удержался и коснулся пальцем ее губ — они оказались именно такими, как он себе представлял.
— Нет. Произнесите еще раз мое имя. Просто чтобы я мог услышать, как оно звучит.
Он приподнял ее голову за подбородок. По щеке Аманды покатилась слеза.
— Сэм… — прошептала она дрожащими губами. Наклонившись, Ковач робко и неуверенно поцеловал ее в губы, задержав дыхание, как будто пытался поймать это слово. Руки Аманды скользнули вверх к его плечам, губы по-прежнему дрожали, но не от страха, а от желания…
Поцелуй продолжался, и время словно остановилось. Наконец Аманда оторвалась от его губ и, глядя ему в глаза, произнесла лишь одно слово:
— Останьтесь.
Ковач слышал тяжелые удары собственного сердца.
— Вы уверены?
Она вновь потянулась к его губам.
— Пожалуйста, останьтесь… Сэм…
Больше он не задавал вопросов. Возможно, ее жизнь была такой же пустой, как его собственная. Возможно, их души испытывали одинаковую боль. Возможно, она просто нуждалась в поддержке, а он — в том, чтобы о ком-то заботиться. А впрочем, какая разница?
Аманда повела его в спальню. В воздухе ощущался легкий аромат ее духов. На комоде лежали серьги, часы, черная бархатная лента для волос. Лампа на столике отбрасывала янтарный свет на кожу Аманды, когда Ковач раздевал ее.
Оба молчали. Вместо голосов говорили взгляды, прикосновения, прерывистое дыхание. Аманда притянула его к себе, и он проник в нее, чувствуя, что его сердце вот-вот остановится. Они двигались ритмично, как будто под барабанный бой.
Желание, томление, страсть… Вкус соли на коже и кофе на языке… Ощущение тепла и влаги… Стоны Аманды становились все громче. Для Ковача кульминация наступила, как удар молнии. Его тело судорожно дернулось, и ему показалось, что он закричал…
Даже потом, когда Аманда засыпала в его объятиях, Ковач продолжал целовать ее губы, щеки, волосы. Он боялся, что больше ему не представится такой шанс, и хотел получить все сполна. Наконец усталость окутала его, словно покрывало. Ковач закрыл глаза и заснул.
* * *
Открыв глаза, Ковач подумал. Что все это ему приснилось. Потом он вспомнил.
Аманда!
Она спокойно спала, прижавшись к нему. Ковач осторожно натянул одеяло на ее голое плечо. При свете лампы он увидел синяки и царапины на лице Аманды, и у него сжалось сердце при мысли о том, что, занимаясь любовью, он мог нечаянно коснуться их, причинив ей боль. Ковач поклялся себе, что если найдет парня, который оставил эти отметины, то сделает из него отбивную котлету.
“Господи! — подумал Ковач. — Я переспал с лейтенантом!”
Что подумает Аманда, когда откроет глаза?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109