А что-то определенно происходило. Эмриса по вечерам все чаще не бывало дома, а когда он возвращался, то говорил, что сидел с мужчинами в «Трех львах», хотя всегда был трезв как стеклышко. Шерон догадывалась, что он был не в пивной, а на собрании. Она не могла не чувствовать, как в поселке нарастает напряжение в ожидании каких-то событий.
Раньше она знала бы обо всем. Оуэн всегда рассказывал ей о том, что происходит, и дедушка с Эмрисом говорили об этом за ужином. Да и сама она раньше старалась разузнать обо всем. Раньше любопытство обязательно погнало бы ее ночью в горы, чтобы подсмотреть за собранием и своими ушами услышать, что затевают мужчины.
Но сейчас, даже понимая, что затевается что-то чрезвычайно важное, она не желала знать об этом. Она не желала гореть одним огнем со своими людьми. Потому что они больше не были ее людьми.
Нет, конечно же, не все. У нее оставались еще ее родные и родные Гуина. Оставался Йестин, которого, как ей казалось иногда, она любит больше всех на свете. Как-то воскресным октябрьским днем, когда листья деревьев пылали осенними красками, он провожал ее от церкви до дома.
— Йестин, — спрашивала его Шерон, — ведь уже скоро, правда?
Ей не надо было объяснять, что она имеет в виду. Весь город только и говорил о том, о чем она старалась не задумываться.
— Теперь уже со дня на день, — ответил он. «Ах, я не хочу знать», — подумала Шерон.
Но невозможно было совсем не думать об этом, трудно было притворяться, будто ты ничего не замечаешь. В воздухе ощущалась напряженность, и она возрастала час от часу.
К следующей субботе стало ясно, что роковой день назначен, хотя никто и словом не обмолвился ей об этом: просто слишком уж пусты и тихи стали улицы Кембрана. Мужчины не вышли на работу. Шерон даже не решилась спросить у Эмриса, почему он остался дома, — Эмрис был мрачнее тучи. Странная, неестественная тишина проникла даже в стены дедовского дома.
А потом было воскресенье и проливной дождь. Когда Шерон вернулась домой после службы и занятий в воскресной школе, дедушки и Эмриса не было. За чаем она спросила о них у бабушки, но та ничего не ответила, поспешно допила чай и ушла наверх в свою комнату. Только тогда Шерон поняла. Они ушли.
Они ушли в дождь. И сейчас они там, за густой пеленой дождя, бессмысленной толпой движутся в сторону Ньюпорта. Может быть, навстречу беде. От страха у нее все поплыло перед глазами. Но она заставила себя встать и залить кипяток в заварной чайник.
Ее это не касается, повторяла она себе. Она не должна думать об этом, не должна тревожиться за них. Ее не интересует то, что творится в Кембране. И она дала себе слово не думать о них — не думать о дедушке, Эмрисе, Хью и об остальных.
Ангхарад душили рыдания, а кроме того, она промокла до нитки, когда в полдень прибежала к флигелю Джошуа Барнса. Ей пришлось стучать дважды, прежде чем дверь открылась и Джошуа Барнс впустил ее в дом.
— Они вышли, мистер Барнс, — задыхаясь, проговорила она с порога. — Ушли, хотя сегодня воскресенье и идет дождь. Я не знала, что они выйдут, ни вчера, ни даже сегодня утром. Честное слово, я ничего не знала. Даже когда мой отец ушел, я не сразу поняла, куда он направился. Но потом я встретила Ифора Ричардса, и он мне все рассказал. И я сразу побежала к вам. Не сердитесь, мистер Барнс! Клянусь Богом, я ничего не знала!
Но Барнс, хотя новость и застала его врасплох, нисколько не рассердился. Наоборот, он даже был рад слышать это — если только можно радоваться, когда на глазах рушится все то, что ты создавал добрых двенадцать лет. Но теперь по крайней мере катастрофа налицо. Нетрудно предположить, как отреагирует Крэйл на сегодняшние события. Если он хоть что-то понимает в людях, то граф теперь должен убраться к себе в Англию, побежденный и униженный. А он, Барнс, снова возьмет все в свои руки. Это будет не так уж легко, но к трудностям ему не привыкать.
Нет, он никуда не пойдет. У него нет желания мокнуть под дождем в погоне за демонстрантами или отправляться с докладом к Крэйлу. Тот сам скоро узнает обо всем.
— Значит, говоришь, они отправились в Ньюпорт, — сказал Барнс, потирая руки.
— Сначала они должны собраться в горах, — сообщила Ангхарад. — Может быть, вы еще сможете остановить их, мистер Барнс. Они ведь испугаются, когда увидят вас. Но лучше пусть испугаются — главное, чтоб они не пострадали.
Барнс рассмеялся.
— Нет, женщина, у меня совсем другие планы на этот воскресный денек, — ответил он. — Давай-ка, голубушка, отправляйся наверх да раздевайся поскорее.
«Пока ее папаша тащится под дождем в Ньюпорт, — подумал Барнс, — я поимею его дочку столько раз, сколько захочу».
Ангхарад в замешательстве посмотрела на него, но тут же поспешила наверх, подгоняемая крепкими шлепками.
«Как хорошо, однако, что я не трачу времени зря» — подумал Барнс спустя десять минут. Он лежал обессиленный и удовлетворенный, когда вдруг услышал громкий стук в дверь. Его клонило в сон, и не было ни малейшего желания открывать дверь непрошеному гостю.
Но тот стучался так настойчиво, как Ангхарад незадолго до этого. На третий стук Барнс недовольно крякнул, слез с обмякшей женщины, натянул штаны и отправился вниз, застегивая на ходу ширинку. Дай Бог, чтобы у этого дятла была серьезная причина, не то ему несдобровать, подумал он, заслышав опять стук, от которого затряслась входная дверь.
Это был Гиллим Дженкинс, тот самый Гиллим, который по поручению Барнса распускал среди жителей Кембрана дурные слухи о Шерон. Он был мокрым и перепуганным, он едва переводил дух.
— Они вышли! — выпалил он. — Они собираются в горах.
— Из-за этого ты решил потревожить мой воскресный отдых?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129