У вас суета кругом, потому вы и разбрасываетесь.— Да, верно, я весь какой-то разбросанный…— Смотри, жизнь свою разбросаешь! Ну что, пойдем на могилу взглянуть?— Даже и не знаю.— Вот видишь! Тебе вовсе и не хотелось посмотреть на эту могилу.— Да ты же сама колеблешься.— Ну и что из того! Я ведь ни разу еще там не была. Правда, ни разу. Нехорошо перед учительницей, они ведь теперь рядом лежат. И теперь это уже будет чистым притворством.— Ты сама сложная, куда сложнее меня.— Почему? С живыми не могла разобраться, но уж с мертвыми-то разберусь.Сквозь криптомериевую рощу, где тишина, казалось, вот-вот закапает ледяными каплями, они вышли к подножию лыжного склона и пошли вдоль железнодорожных путей. Кладбище находилось в уголочке возвышенности, разделявшей поля. Здесь, на этой меже, было всего несколько каменных могильных плит и стояла фигура Бодисатвы — покровителя детей и путников. Вокруг — пусто, голо. Ни одного цветочка.И вдруг в тени деревьев за статуей Бодисатвы мелькнула фигура Йоко. Лицо у нее было, как всегда, застывшее, серьезное, похожее на маску. Но глаза горели, и она пронзила их этими горящими глазами. Неловко поклонившись, Симамура замер на месте.А Комако сказала:— В какую рань ты, Йоко-сан! А я к парикмахерше…И тут же и она, и Симамура съежились, как от внезапно налетевшего свистящего, беспросветно-черного урагана.Совсем рядом с ними оглушительно прогрохотал товарный состав.И вдруг сквозь тяжелый скрежещущий грохот прорвался крик: «Сестра-а!» Юноша в дверях черного товарного вагона размахивал фуражкой.— Саитиро!.. Саитиро!.. — крикнула Йоко.Ее голос… Тот самый, который окликнул начальника на заснеженной сигнальной станции. До боли прекрасный голос, который, казалось, взывал к человеку, не способному его услышать.Когда товарный состав прошел, они с поразительной отчетливостью увидели цветущее гречишное поле по ту сторону путей. Словно с их глаз спала пелена. Цветы, сплошь цветы над красноватыми стеблями.Встреча с Йоко была для них настолько неожиданной, что они даже не заметили приближающего поезда, но товарный состав будто стер то, что, казалось, вот-вот должно было возникнуть между ними тремя.И сейчас, казалось, остался не стук колес, а отзвук голоса Йоко, который все не замирал и возвращался откуда-то, как эхо кристально чистой любви.Йоко провожала глазами поезд.— Может, мне пойти на станцию? Ведь в поезде мой младший брат…— Но поезд не станет ждать тебя на станции.— Пожалуй…— Ты ведь знаешь, я не хожу на могилу Юкио-сан.Йоко кивнула и, чуть поколебавшись, присела на корточки перед могилой. Молитвенно сложила ладони.Комако продолжала стоять.Симамура отвел глаза, посмотрел на Бодисатву. Трехликий — все лики у него были длинные, вытянутые — держал у груди молитвенно сложенные руки. Но кроме одной пары рук у него с боков было еще по паре.— Я иду прическу делать, — бросила Комако и пошла в сторону деревни по тропинке, тянувшейся на меже.У обочины тропинки, по которой они шли, крестьяне вязали хаттэ. Так на местном диалекте называют рисовые снопы. Их вешают для просушки на деревянные и бамбуковые жерди, перекинутые с одного дерева на другое.Несколько рядов таких подвешенных к жердям снопов походят на ширму.Девушка в горных хакама, изогнув бедра, бросала сноп вверх, мужчина, высоко на дереве, ловко подхватывал его, разрыхлял, как бы расчесывая, и насаживал на жердь. Привычные, ловкие, ритмичные движения повторялись с автоматической монотонностью.Комако покачала на ладони свисавшие с хаттэ колосья, словно взвешивая нечто драгоценное.— Урожай-то какой! Прикоснуться к таким колосьям — и то приятно.Глаза у нее чуть-чуть сузились, должно быть, прикосновение к колосьям действительно доставляло ей удовольствие. Низко над ее головой пролетела стайка воробьев.На стене висело объявление: «Соглашение по поденной оплате рабочих на посадке риса — девяносто сэн в день с питанием. Женщины-работницы получают шестьдесят процентов указанной суммы».В доме Йоко, стоявшем в глубине огорода, чуть в стороне от тракта, тоже висели хаттэ. Они висели на жердях в левом углу двора, между деревьями персимона, росшими вдоль белой стены соседнего дома. Между двором и огородом, под прямым углом к деревьям персимона, тоже стояли хаттэ. С одного края в снопах был сделан проход. Все вместе производило впечатление шалаша, только не из рогожи, а из рисовых снопов. В огороде на фоне увядших георгинов и роз раскинуло свои могучие листья таро. Хаттэ скрывали небольшой пруд для выращивания лотоса и плававших в нем красных карпов. Они скрывали и окошко той комнатки, где некогда выращивали шелковичных червей и где в прошлом году жила Комако.Йоко, простившись с ними не очень-то приветливо, направилась к дому через проход в рисовых снопах.— Она тут одна живет? — спросил Симамура, провожая глазами чуть согнутую спину Йоко.— Может, и не совсем одна! — огрызнулась Комако. — До чего же неприятно. Не пойду я причесываться… Помешали человеку побыть на могиле. А все из-за тебя! Вечно ты предлагаешь, чего не надо.— Из-за меня? Из-за твоего упрямства, это ты не захотела побыть с ней вместе у могилы.— Ты просто меня не понимаешь… Я все же приведу голову в порядок… попозже, если найду время… А к тебе я приду, может быть, запоздаю, но обязательно приду.Было уже три часа ночи.Симамура проснулся от резкого стука седзи, и тут же ему на грудь упала Комако.— Сказала приду и пришла… Сказала приду и, видишь, пришла.Она тяжело дышала.— Какая ты пьяная!— Не видишь, что ли, сказала приду и пришла…— Да, да! Пришла!— Дорогу совсем не различала. Не различала, говорю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36