Она сыграла по нотам еще одну пьесу — «Урасима», сказав, что эту вещь она сейчас как раз разучивает. Кончив игру, молча засунула плектр под струны и, переменив позу, расслабилась.И внезапно повеяло от нее вожделением.У Симамуры не было слов, но Комако, кажется, нисколько не интересовалась его мнением, она просто откровенно радовалась.— Ты можешь узнать на слух, кто из гейш играет?— Конечно, могу. Ведь их здесь не так много, что-то около двадцати. Легче всего узнать, когда играют «Додоицу». В этой пьесе отчетливее, чем в других, проявляется манера исполнения.Комако вновь взяла сямисэн и положила его на икру чуть согнутой в колене и отставленной в сторону ноги. Ее бедра чуть-чуть сдвинулись влево, а корпус изогнулся вправо.— Вот так я училась, когда была маленькая…Комако неподвижным взглядом уставилась на гриф, а потом под одиночные звуки аккомпанемента запела совсем по-детски:— Ку-ро-каа-мии-но…— «Куроками» — первое, что ты выучила?— Ага… — кивнула Комако.Вот так, наверно, она отвечала в детстве.После этого, оставаясь ночевать, Комако уже не старалась обязательно вернуться домой до рассвета.Иногда появлялась трехлетняя дочка хозяина гостиницы. Комако, услышав, как она ее окликает, повышая тон в конце — «Кома-тян», брала девочку на руки, залезала с ней под одеяло, и обе затевали веселую возню. Около двенадцати часов Комако шла с девочкой в бассейн.После купания, расчесывая мокрые волосы девочки, Комако говорила:— Эта девчушка, как только увидит какую-нибудь гейшу, сразу кричит: «Кома-тян!» И всегда тон в конце повышает. И все фотографии, все картинки, где женщины с японскими прическами, у нее называются «Кома-тян». Я люблю детей, и она это сразу почувствовала. Кими-тян, пойдем играть домой к Кома-тян?Комако было поднялась, но снова спокойно уселась в плетеное кресло на галерее.— Вон они, токийские непоседы! Уже на лыжах ходят.Номер Симамуры был высоко. Из окна отлично был виден южный склон горы, где обычно катались лыжники.Симамура, сидевший у котацу, обернулся и тоже посмотрел туда. Склон был едва-едва покрыт снегом, несколько лыжников в черных костюмах скользили по огородам, расположенным ступенями у подножия горы. Снегу вообще было мало, он еще не засыпал огородные межи, и лыжники передвигались неуклюже, с трудом.— Это, наверно, студенты. Сегодня, кажется, воскресенье. Неужели они получают удовольствие?— Во всяком случае, они в прекрасной спортивной форме, — как бы про себя сказала Комако. — Говорят, когда клиенты ходят на лыжах и вдруг встречают гейш, тоже на лыжах, они удивляются, не узнают их. Гейши здороваются, а они: «О, здравствуйте! Это ты, оказывается!» Оно и понятно: гейши-то черные от загара. А вечером — пудра…— Гейши катаются тоже в лыжных костюмах?— В горных хакама. Клиенты за ужином частенько назначают им свидания — не встретиться ли, мол, завтра на лыжах?.. Ужасно противно! Пожалуй, не буду я в этом году ходить на лыжах… Ну ладно, до свидания! Кими-тян, пошли!.. Сегодня ночью снег пойдет. А вечером, перед тем как выпадет снег, холодно бывает.Симамура уселся в плетеное кресло, где раньше сидела Комако. На крутой тропинке, вившейся по краю лыжного поля, он увидел возвращавшуюся домой Комако. Она вела за руку Кимико.Появились тучи. Кое-где горы затянуло тенью, кое-где было еще солнце. Свет и тени ежесекундно перемещались, в этой игре было что-то унылое и холодное. Вскоре и поле погрузилось в тень. Симамура взглянул, что делается вблизи, под окном, и увидел бамбуковые подпорки у хризантем, покрытые изморозью. И все же с крыши падала капель. Снег подтаивал и, стекая каплями, непрерывно позванивал.Снега ночью не было. Сначала посыпал град, потом — дождь.Накануне отъезда, в ясный лунный вечер, Симамура еще раз пригласил Комако к себе. Она вдруг заявила, что хочет прогуляться, хотя было уже одиннадцать часов. Грубо растолкав Симамуру, она оттащила его от котацу и чуть ли не силком повела на улицу.Дорога подмерзла. Деревня спала, погрузившись в холод. Комако завернула подол кимоно и заткнула его за оби. Луна сверкала, как стальной диск на голубом льду.— Давай дойдем до станции.— С ума сошла! Туда и обратно целое ри Ри — мера длины, равная 3, 927 км

.— Ты скоро ведь уедешь. Давай пойдем, посмотрим на станцию.Симамура совершенно окоченел, холод сковал его с головы до ног.Когда они вернулись в номер, Комако вдруг сникла. Низко опустила голову, подсела к котацу, засунула руки под одеяло. Даже купаться не пошла, хотя обычно всегда ходила.Была приготовлена только одна постель. Один конец тюфяка упирался в котацу, а край одеяла на тюфяке лежал на краю одеяла, покрывавшего котацу. Комако, понурившись, сидела по другую сторону.— Что с тобой?— Домой пойду.— Не валяй дурака!— Ладно, ложись. Я хочу так посидеть.— Что это ты вдруг решила уйти?— Да нет, не уйду. Посижу тут до утра.— Что за бред! Перестань дурачиться!— Я не дурачусь. Даже и не думаю.— Ну тогда ложись.— Мне нельзя.— Ерунда какая. Давай ложись! — Симамура засмеялся. — Я тебя не трону.— Нет.— А ты глупая. И зачем же ты так бегала?— Пойду я…— Ну, будет тебе! Не уходи.— Горько мне, понимаешь? Ты ведь уезжаешь. Домой, в Токио. Горько… — Комако уронила лицо на постель.Горько… От собственной беспомощности — ничего ведь не можешь сделать, если полюбился тебе приезжий. От безысходности таких вот минут?.. Сердце женщины сгорает, и кто знает, до какой степени оно обуглится, подумал Симамура и надолго замолчал.— Уезжайте! Уезжайте скорее!— А я и на самом деле собирался завтра уехать.— Как? Почему ты уезжаешь? — Комако подняла голову, словно проснулась.— А что мне делать?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36