— Кто же это играет…— Неужели по одному звучанию сямисэна вы можете угадать, кто из гейш играет?— Бывает, и узнаю, бывает, и нет, смотря кто играет… А вы, господин, в завидном достатке живете, тело у вас мягкое, нежное.— Нет, значит, жира?— Есть кое-где. На шее вот… Вы как раз в меру полный, но сакэ, вижу, не употребляете.— Удивительно, как вы все угадываете!— А у меня трое клиентов с точно такой же фигурой, как у вас.— Ну, фигура у меня довольно-таки заурядная.— Не знаю уж почему, только если человек совсем не употребляет сакэ, не бывает он по-настоящему веселый, и в памяти ничего хорошего не остается…— Должно быть, муж у вас любит выпить?— И не говорите! Много пьет, не знаю, что и делать.— Кто же играет-то? Неважно звучит сямисэн.— Верно…— А вы сами играете?— Играю. С девяти лет обучалась. А теперь, лет пятнадцать уже, как обзавелась мужем, и в руки не беру.Должно быть, слепые выглядят моложе своего возраста, подумал Симамура.— Когда с детства обучаются, хорошо играют.— Да… Но руки у меня сейчас уже не те — только для массажа и хороши. А вот слух… Открыт он у меня к музыке. Иногда, как сейчас, слушаю я сямисэн и злиться начинаю. Верно, себя вспоминаю, какой я когда-то была… — Она опять склонила голову набок. — Фуми-тян, что ли играет? Фуми-тян из «Идзуцуя»… Лучше всего угадываешь самых хороших и самых плохих.— А есть здесь такие, которые хорошо играют?— Есть. Вот одна девочка, Кома-тян ее зовут, годами еще молодая, а уже играет как настоящий музыкант.— Гм…— Вы не знакомы с ней?.. Играет хорошо, только вот попала в эту горную глушь…— Нет, я с ней не знаком. Но вчера ночью я приехал в одном поезде с сыном учительницы танцев и…— Ну как, поправился он, здоровым вернулся?— Не похоже что-то.— Да? Говорят, эта самая Комако нынешним летом из-за него в гейши пошла, чтобы посылать ему в больницу деньги на лечение. Что же это он приехал?— А кто она, эта… Комако?— Она-то… Помолвлены они, потому все для него и делает, что в ее силах. И правильно, ей же на пользу пойдет.— Помолвлены? Нет, на самом деле?— Да, да. Говорят, помолвлены. Сама-то я не знаю, но говорят.Это было полной неожиданностью для Симамуры. Правда, и разговоры массажистки о судьбе Комако, да и сама судьба Комако, ставшей гейшей ради спасения жениха, были настолько банальны, что Симамура даже не мог все это с легкостью принять на веру. Очевидно, этому мешал какой-то нравственный барьер в его мышлении.Однако он не прочь был узнать побольше подробностей и хотел продолжить разговор, но массажистка замолчала.Значит, Комако помолвлена с сыном учительницы танцев, а Йоко, как видно, его новая возлюбленная, а сам он на грани смерти… От этих мыслей Симамуре вновь пришли на ум слова «напрасный труд» и «тщета». И действительно, разве не напрасный труд, если Комако, даже запродавшись в гейши, держит свое слово и лечит умирающего?Вот увижу Комако и скажу ей, так прямо и скажу — все это напрасный труд, подумал Симамура. Но, подумав так, словно увидел Комако в новом свете, она показалась ему еще более чистой, кристально чистой.Когда массажистка ушла, Симамура продолжал лежать и самозабвенно смаковать свою показную бесчувственность. В ней было что-то опасное, привкус какого-то риска. И от этого у него появилось ощущение, что все его существо— до самого донышка — покрывается ледяной коркой. Но тут он заметил, что окно осталось открытым настежь.Склоны ближних гор уже покрылись тенью, на них опускались холодные краски сумерек. В сумрачном полумраке снег на дальних горах, еще освещенных садившимся солнцем, ослепительно сиял, и из-за этого горы казались совсем близкими.Вскоре, однако, тени на склонах совсем сгустились, но чернота была различных оттенков в зависимости от высоты, очертания и удаленности гор. Наступило время, когда легкие блики солнца остались лишь на самых высоких, покрытых снегом пиках. И над ними небо запылало вечерней зарей.Криптомериевые рощи, разбросанные в нескольких местах — на берегу реки у деревни, у лыжной станции, в окрестностях храма, — сейчас особенно отчетливо выделялись своей чернотой.Симамура совсем было погрузился в опустошающую душу печаль, но тут, как теплый луч, появилась Комако.Она сказала, что в гостиницу есть подготовительный комитет для встречи приезжающих на лыжный сезон туристов. Сегодня после заседания комитета начался банкет. Ее пригласили.Она подсела к котацу, сунула ноги под одеяло и вдруг погладила Симамуру по щекам.— Что это ты такой бледный? Чудно… — Она потерла ладонями его мягкие щеки. — Дурак ты…Кажется, она уже немного выпила.А позже, вернувшись к нему с банкета, Комако повалилась на пол перед трюмо.— Не знаю, не знаю… Ничего не хочу… Голова болит! Голова болит!.. О-о, тяжко мне, тяжко…Она пьянела прямо на глазах, с непостижимой быстротой.— Пить хочу, дай воды!Не обращая внимания, что портит прическу, она лежала, уткнувшись головой в татами и сжимала ладонями лицо. Потом вдруг села, протерла лицо кремом. Щеки без пудры запылали настолько ярко, что ей вдруг стало смешно и она долго хохотала. Опьянение стало проходить с такой же быстротой, как и началось. Она зябко повела плечами.Потом начала рассказывать, что весь август ужасно маялась от сильнейшего нервного истощения.— Боялась, с ума сойду. Все время о чем-то думала, изо всех сил, а о чем и понять не могла. Правда страшно. И не спала совсем, а сны всякие видела. И есть толком не ела. Только когда встречалась с клиентами, брала себя в руки, держалась нормально. А то, бывало, сижу целый день и втыкаю иголку в татами, втыкаю и вытаскиваю. И это ведь среди белого дня, в самую жару.— А в каком месяце ты пошла в гейши?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36