Тиэко почудилось, будто сквозь подступавшую дрему она слышит скрип огромных деревянных колес ковчегов, поворачивающих на перекрестке за угол.
Нынешней ночью неудобно – в соседней комнате гость, – но завтра она расскажет родителям обо всем, что узнала от Наэко.
Не каждая семья в деревне на Северной горе имеет собственный участок, на котором выращивает криптомерии.
Таких в деревне немного. Тиэко предполагала, что ее настоящие родители работали по найму у одного из владельцев такого участка.
Вот и Наэко говорит: «Я работаю у людей».
Дело было двадцать лет тому назад, и родители не только хотели скрыть, что у них родилась двойня, но и понимали: воспитать двоих им не под силу. Поэтому, наверное, и решили ее подкинуть, предположила Тиэко.
Она забыла спросить у Наэко о трех вещах. Во-первых, известно ли Наэко, почему решили подкинуть именно ее, Тиэко? Хотя как, собственно, она могла знать, будучи грудным младенцем? Затем, когда случилось несчастье с отцом? Наэко, правда, сказала, что это произошло вскоре после ее рождения… Наконец, она говорила, что, по-видимому, появилась на свет на родине матери
– в деревне, расположенной далеко в горах. Что это за деревня?
Наэко чувствует разницу в их положении и ни за что не придет в гости первой, поэтому если понадобится с ней повидаться и расспросить, то нужно поехать к ней в деревню самой, так рассуждала Тиэко.
Но Тиэко понимала, что отныне она уже не сможет ездить туда втайне от отца и матери.
Она не раз перечитывала известное произведение Дзиро Осараги «Соблазны Киото». В памяти всплыла одна фраза из этой книги:
«Казалось, будто Северная гора с похожими на многослойные облака грядами зеленых вершин криптомерии и выстроившимися в ряд светлыми стволами красных сосен сливает в единую гармоническую музыку поющие голоса деревьев».
Не праздничная музыка, не праздничный гомон, а музыка этих словно набегающих друг на друга округлых гор и поющие голоса деревьев звучали сейчас в душе Тиэко. Ей казалось, будто эти голоса и музыка проникают в нее сквозь множество радуг, какие часто вспыхивают над Северной горой…
Печаль Тиэко стала легкой. А может, то была вовсе не печаль? Может, удивление, растерянность, смущение, вызванные неожиданной встречей с Наэко? Ну, а слезы… Они, должно быть, девушкам на роду написаны.
Тиэко повернулась на другой бок и, закрыв глаза, прислушалась к песне гор.
«Наэко так обрадовалась, а я…» – вспоминала она.
На лестнице послышались шаги. Родители и гость поднимались на второй этаж.
– Желаю приятного отдыха,– донесся до нее голос Такитиро.
Сигэ аккуратно сложила одежду гостя, затем вошла в комнату, где лежала Тиэко, намереваясь сложить кимоно Такитиро.
– Позвольте это сделать мне,– сказала Тиэко.
– Ты еще не спишь? – удивилась Сигэ и передала ей кимоно.– Какой приятный запах. Вот что значит, когда рядом молодая девушка,– ласково пробормотала она, укладываясь в постель.
– Сигэ,– послышался голос Такитиро.– Как я понял, господин Арита хотел бы прислать нам своего сына.
– Продавцом?
– Нет, в семью, чтобы женить на Тиэко.
– Сейчас не время говорить об этом, ведь девочка еще не спит,– попыталась Сигэ остановить мужа.
– Знаю. Тиэко тоже не мешает послушать.
– Арита хочет прислать второго сына. Ты его видела – он не раз бывал у нас в лавке с поручениями.
– Не очень мне по душе этот господин Арита,– решительно отрезала Сигэ.
Музыка гор, которая звучала в Тиэко, умолкла.
– Что скажешь, Тиэко? – Мать повернулась в сторону девушки. Тиэко открыла глаза, но промолчала. В комнате стало тихо. Словно защищаясь от грядущей опасности, Тиэко скрестила под одеялом ноги и замерла.
– Господин Арита зарится на мою лавку, вот что я думаю,– нарушил молчание Такитиро,– к тому же он знает, что Тиэко чудесная девушка, красавица притом… Он часто имеет с нами дело, и ему досконально известно наше положение. Кто-то из моих продавцов наверняка ему доносит.
– Да, хороша наша Тиэко! Но грешно выдавать ее замуж только ради того, чтобы поправить дело. Не так ли, Сигэ?
– Само собой,– подтвердила Сигэ.
– Не лежит у меня душа к торговле.
– Отец, простите, что навязала вам тогда этот альбом Пауля Клее,– сказала Тиэко, приподнимаясь на постели.
– Зачем ты так говоришь? Наоборот, это доставило твоему отцу радость и утешение. Теперь я понял, ради чего стоит жить. Хотя мне и не даровано таланта художника…
– Отец!
– Знаешь, Тиэко, давай продадим нашу лавку, купим мааленький домик где– нибудь в Нисидзине, или в тихом уголке близ храма Нандзэндзи, либо в Окадзаки и станем вдвоем рисовать эскизы для кимоно и поясов. Бедность тебя не пугает?
– Бедность? Меня? Нисколько!
– Ну-ну,– сонно пробормотал. Такитиро и замолчал. Уснул, должно быть. А Тиэко не спалось.
Но на следующее утро она поднялась рано, подмела улицу перед лавкой и смахнула пыль с решетки и скамьи.
А праздник Гион продолжался.
Восемнадцатого сооружают последние ковчеги яма, двадцать третьего – канун завершения праздника и празднество расписных ширм, двадцать четвертого – процессия ковчегов яма, затем представление в храме, двадцать восьмого – «омовение» священных ковчегов и возвращение их в храм Ясака, двадцать девятого – торжественное возвещение об окончании праздника Гион.
Весь месяц, пока длился праздник, неясная тревога не покидала Тиэко.
ЦВЕТА ОСЕНИ
Одним из сохранившихся по сей день свидетельств «просветительской деятельности» в годы Мэйдзи был трамвай, который курсировал на линии Китано. И вот наконец решили снять с линии этот старейший в Японии трамвай.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47