Вставай, проклятьем заклейменный,Весь мир голодных и рабов…
Мать и Саня выглянули в окно. Вдоль жалких лачуг с поломанными заборами, по длинной пыльной и грязной улице двигалась колонна рабочих, вооруженных шашками и винтовками. На картузах и пиджаках пылали алые банты.Рабочие шли в ногу бодро, радостно, и над ними колыхались знамена.По обеим сторонам, у лачуг, стояли оборванные, голодные женщины, подростки, махали руками и платками, а впереди колонны бежали мальчишки, кувыркались и били колотушкой в донышко заржавелой жестяной кастрюльки, подражая барабанщикам.– Без угля не ворочаться, – кричали надрывно женщины.– Мы к зиме все подохнем от холода, если не Судет топлива.– Слушаем. Слушаем. Уголь или смерть… На Дон! На Дон! – восклицали среди пения «Интернационала» рабочие.Мать порывисто привлекла Саню к груди и, давясь радостными слезами, проговорила:– Детка, слышишь… На Дон идут. За углем.Саня высунулся больше из окна и стал махать исхудалой ручонкой рабочим…Его заметил из колонны старый рабочий Иван, друг отца, тоже литейщик, знавший про тоску Сани, подошел быстро к нему, поцеловал и, похлопав по узкому плечику, сказал:– Крепись, хлопчик. На Дон идем добывать уголь…А когда колонна с огненными знаменами и с победным пением завернула за угол, прибежали, запыхавшись, домой отец и Федя, – они замешкались в городе. Наскоро переоделись, попрощались с матерью и с Саней и бегом присоединились к колонне. Они наравне со всеми ушли на Дон отвоевывать уголь, кров, тепло для рабочих. ІV Тихо совсем и мертво стало в рабочем квартале. На улицах и переулках собирались одни женщины и дети и гадали, что с их мужьями и отцами. В газетах они плохо разбирались.Они отощали, изголодались.Заводы стояли заколоченные, ничего не производя, и хлеб вздорожал потому, что деревня неохотно давала хлеб. Она требовала за свой хлеб не бумажки, а плугов, гвоздей, кожи – всего того, что производит уголь.Надвигалась осень… Небо с утра влажной черно-грязной тряпкой нависало над рабочим кварталом. В убогих лачугах продувало. Саня зябнул под тощим одеялом, и мать кутала его в свою драную юбку и кофту.Саня гаснул, и мать в ужасе глядела на его мертвеющее личико, бессильно закрывающиеся усталые глаза.Раз удалось ей с большими жертвами раздобыть кусок угля, и она развела огонь в очажке. Саня как будто ожил, но недолго длилась его радость.Быстро сгорел уголь, и очажок опять погас. И опять впал в прежнюю тоску Саня.А вестей с Дона не было никаких. Не было вестей и от рабочих, ушедших туда, и мрачные ходили по кварталу женщины. V Дни тянулись медленно, и каждый день приносил новое разочарование.Саня по-прежнему гаснул. Мать втайне уже прощалась с ним.Но вот в одно утро точно радостный, освежающий дождь пронесся по измученному, изголодавшемуся кварталу.Прискакал из города на тележке с одноглазой лошадью заводской фельдшер-коммунист и, размахивая газетой и перегнувшись с сиденья, крикнул, как в рупор, в ближайшее раскрытое окно:– Дон взят!..– Дон взят, Дон взят! – загудел вдруг весь квартал.Женщины и дети обнимались и целовались, как в Светлое воскресенье, а дети, прыгая на одной ноге и шмыгая носом, тянули:– Дон, Дон, Дон наш…– Саня, слышишь… благовестят… злой дух, стороживший уголь, убит… Дон наш… – крикнула на ухо задремавшему Сане мать.Он медленно открыл глаза и чуть улыбнулся бескровными губами. VI А вслед за этой вестью пришел и долгожданный уголь.Тучей высыпал весь город в порт и затопил всю пристань. Один за другим с веселыми жирными гудками, под красным флагом, пуская в небо черные, сизые и молочно-белые клубы дыма, входили пароходы, нагруженные доверху углем, и на всех палубах, реях, вантах и лесенках стояли и махали шапками и винтовками черные, как угольщики, рабочие, отбившие, как клад, уголь.Толпа встречала их громовым «ура», а оркестры во всех концах порта и на эстрадах играли «Интернационал».Вмиг пущены паровые краны и тяжелые полуразвалившиеся от долгого безделия угольные кадки, и пристань выгорбилась от куч угля.Жадно разбирали по корзинам, мешкам и ведрам уголь женщины и уносили его домой с веселыми праздничными лицами.Саня сидел на кровати у окна, следил горящими глазами за женщинами, как, перекидываясь веселыми возгласами, они тащат в свои лачуги мешки и корзины с углем и как потянул из одной трубы первый дымок, за ним по соседству другой, третий…Он ждал матери…Дверь с треском отворилась, и вошла мать. Левый бок ее оттягивала тяжелая корзина с углем.Она сильно устала. На лоб ее свисла мокрая от пота пепельная прядь волос. Но она, не передохнув, живо развела огонь в очажке, и очажок запылал, затрещал, как в былое время, и сразу неслышными стопами вошла в комнату знакомая фея и принялась за знакомую ворожбу. Вызолотила пол, стены, потолок.Саня взбодрился, слез с постели и подсел к очажку.Он смеялся от радости, глядел на потрескивающий золотой огонь и разглядывал в руке с любопытством давно не виданный уголь.

1 2