Блямба был тряпичником и жил где-то далеко за городом, в канаве.
Угловатый, сухой и старый, он аккуратно являлся каждый день и перешаривал все в ящике.
Тряпка отличал Блямбу от всех прочих, симпатизировал ему и вечно что-нибудь да припасал ему.
– На вот, возьми! – часто говаривал Тряпка, указывая ему то на кусок рогожи, то на кость или веревку. – Это я для тебя спрятал.
– Покорнейше благодарю.
Блямба выуживал крюком указанное и продолжал шарить дальше. Он шарил, чуть не задевая флегматично посматривавшего на него Тряпку.
– А ну-ка, – говорил Блямба, – повернись, дай теперь тут порыться.
И Тряпка покорно, как дитя малое, поворачивался. Бывало, крюк Блямбин нечаянно застрянет в лохмотьях Тряпки.
– Легче, – замечал тогда Тряпка, – а то и меня, пожалуй, захватишь. Рогожа я тебе, что ли, или баранья кость?!
Блямба ухмылялся.
Порывшись и устав порядком, тряпичник доставал обыкновенно свою каменную, с отбитым краем у горловины, трубку, насыпал в нее махорку, облокачивался о край ящика и начинал сообщать новости. Тряпка слушал.
Известно, какие могут быть новости у тряпичника.
– Нынче, – сообщал он, – стекло и тряпки в цене падают. Прошлым годом за пуд тряпок десять копеек давали, а нонче – семь, за стекло то же самое. Ох-хо!…
– М-м! – мычал из своей норы Тряпка. Блямба сплевывал по направлению к эстакаде и
продолжал дальше:
– Вчера в Массовском приюте скоропостижно умер один нищий. Сорок целковых нашли у него в жилете.
– М-м!… Блямба!
– Что такое?
– Когда я околею?
– Должно быть, скоро.
– А ты почем знаешь?
– Уж я знаю. Вижу. Больно уж ты стал похож на тряпку. У тебя вон гной завелся. Ишь, прыщей-то и нарывов сколько у тебя повылазило!
– А был я человеком, Блямба! – вздыхал Тряпка.
– Был, верно! И я был человеком. Вон и эта тряпица, что возле тебя валяется, тоже «человеком», холстом, парусом была. Несло ее по ветру…
– И меня несло, – вздыхал опять Тряпка. – А куда всю эту гниль сплавляешь? – в сотый раз интересовался он, тыча ногой в мешок Блямбы.
– На завод, на фабрику. Ну, положим, не все. Только тряпки, кости, стекло да бумагу. Остальное идет за город.
– А что с остальным делают за городом?
– Сваливают в кучу.
– И что дальше?…
– Лежит себе эта куча и гниет. Трескают ее, себе на здоровье, черви, мочит ее дождь, тащат собаки и крысы.
– Так-с! А ты возьми меня с собой, Блямба! – горько усмехался Тряпка.
– Ишь что выдумал. Ты мне на что дался?! Что я с тобой делать стану?! Кость возьму, из нее сахар сделают, из тряпки – бумагу, а из тебя нешто патоку гнать будут?!
– И то правда. А как думаешь, Блямба, мог бы я быть еще человеком?
– Почему же нет! – задумчиво отвечал тряпичник. – Вытащить бы тебя из ящика, свести в баню да хорошенько выпарить, губкой и мылом вымыть, остричь, залечить твои язвы и одеть на тебя чистую сорочку. А можно! Да только – вот, некому…
– Блямба, – прерывал Тряпка дрожащим голосом, – выходит, нет мне спасения и надо мне околевать в ящике?!
– Выходит! Ну, прощай, некогда. Надо на завод поспеть еще. Ох-хо!
Тряпичник выколачивал трубку, засовывал ее в правый сапог, взваливал на плечо мешок и уходил.
После такого разговора Тряпка нервно захлопывал крышку, по горло зарывался в отбросы и спустя несколько минут в душном и тесном, как могила, ящике раздавалось сдавленное и глухое рыдание.
Тряпка, всеми забытый, одинокий и предоставленный на гниение, рыдал, как ребенок.
– Тряпка, а Тряпка! – раз окликнул его Блямба.
– Что?!
Блямба достал свою трубку, запыхтел ею и, не торопясь, сообщил:
– А слышал? Стражник говорил мне, что ящик этот снимут завтра отседова, бо на этом месте пакгауз будут строить.
Сказанное произвело впечатление.
В ящике послышалась возня, и из отверстия вынырнула облезшая голова Тряпки. Тряпка был страшен. Вместо носа на лице у него зияла дыра, а вместо глаз гноились две щелки.
Блямба выронил трубку.
– Ну и патрет! – воскликнул он.
– Ты говоришь правду?! – прохрипел Тряпка, хватая Блямбу крючковатыми и припухнувшими пальцами. – Ящик снимут?!
– Да, правда!
Тряпка почернел и выпустил Блямбу.
– Куда же я денусь? – с дрожью в голосе и растерянно спросил Тряпка.
– Куда знаешь!
Разговор этот происходил вечером.
Солнце садилось и гаснущими лучами золотило набережную. Отовсюду тянулись, обгоняя друг друга, зашабашившие лесники, угольщики, полежальщики и сносчики.
Сверкнул у брекватера маяк.
– Ну, прощай, ох-хо! Грехи наши тяжкие! – вздохнул Блямба и тяжело взвалил на свои острые и дряхлые плечи мешок.
Он взял потом в правую руку крюк, съежился и заковылял по направлению к эстакаде.
А Тряпка, наполовину высунувшись из своего ящика, глядел ему вслед мрачным и тусклым взглядом.
Надвинулись сумерки. По набережной, по брекватеру и судам замелькали огоньки. Замелькали огоньки и вверху, в высоко висящем над портом городе. Кругом вместе с вечерней прохладой разлилась тишина.
Тряпка поглядел в одну, в другую сторону, нырнул в ящик и захлопнул крышку.
Ящик на следующий день убрали.
Куда делся Тряпка – неизвестно.



1 2 3