но и не успев почувствовать боли, что хорошо.
Приехали они к морю часов в десять утра. Сразу, как самолет приземлился в аэропорту Никосии, его встретили, посадили прямо на аэродроме в санитарную машину, и увезли. В горбольнице, в закрытом гараже, пересадили его и жену в закрытый фургон и отвезли в прокуратуру города. Там их накормили завтраком – белый хлеб, сыр, кофе, снова посадили в закрытую машину, на этот раз с надписью «Мебель» на борту, и отвезли в виллу на берегу моря.
Мартирос, как и обещал полковнику Патрикееву, сразу же прошел в свою комнату, закурил, сел в кресло с видом на море, окно было из предосторожности закрыто, стекла пуленепробиваемые, жалюзи давало ощущение моря, но самого Мартироса даже с катера, крейсирующего вдоль берега, через бинокль увидеть было просто невозможно. Казалось, все меры предосторожности были предприняты. Впервые за последние месяцы Мартирос спокойно вздохнул. И диктовал, диктовал. Он много знал о контрабанде золота и драгкамней и прежде всего постарался как бы обозначить технологические схемы. Фамилии, имена, адреса, телефоны он вначале не хотел называть, особенно своих земляков. Но когда, еше в Москве, Егор дал ему просмотреть документы, аудио-, видеозаписи, из которых ему стало ясно, что Игуане его «сдавали» как раз его земляки, некая внутренняя преграда была сломлена и информация, четкая, сжатая, документальная пошла в запись.
Память у Мартироса была уникальная.
У каждого свои таланты.
Жена Мартироса Асмик была гениальной чистюлей и кулинаркой.
Конечно, её фирменное блюдо – голубцы в виноградных листьях – долма, никакая повариха, даже из знаменитого ресторана «Космополис», не приготовит так, как она, Асмик. Но, когда она заглянула на кухню, там уже вовсю кипела работа: фарш был готов, виноградные листья промыты, оставалось завершить начатое дело, тут она была не нужна. Она прошла в спальню, легла на огромную постель, включила телевизор.
Все программы шли на греческом.
Одна, правда, шла на английской – какие-то новости про очередное расширение в России валютного коридора. Это она поняла, когда дали слово русскому министру Федорову, который очень уверенно, кому-то явно угрожая, пояснил, что произошедшее должно было произойти, в этом как раз и был гениальный расчет и провидение нынешнего правительства.
Асмик стало скучно.
Книг в доме не было.
Она решила пойти в сад, – может быть, пора полить цветы, или подмести двор.
Но и в саду трудилась молодая чернявая, чем-то похожая на армянку девушка, у неё была низко посаженная задница, красивое лицо с большими глазами и маленький рот, украшенный черными тонкими усиками.
– Вы не армянка? – спросила Асмик по-армянски девушку.
Та с улыбкой развела руками -, дескать извините, госпожа, не понимаю.
Асмик вернулась в дом. Нашла в туалете швабру, в ванной комнате под ванной – старое махровое полотенце, развела немного мыльного порошка в ведре, и стала мыть пол.
Пол и так был чист. Но слишком чисто в доме армянской женщины не бывает.
Она мыла пол. И, наверное, впервые за последние несколько месяцев, которые Мартирос приходил домой чернее тучи и совсем ей ничего не объяснял, ничего не говорил, только курил и курил, и пил валокордин, – она почувствовала себя защищенной спокойной и даже счастливой.
Она пела, – об озере Севан и горе Арарат, о персиках, – больших и душистых, таких, которых больше нигде нет. И ей было хорошо.
Она уже закончила намывать все полы в доме, когда её заметила горничная, и на приличном русском языке сказала, что к дому приставлены уборщица, горничная, повариха и садовница, так что госпоже, как она сказала, «русской» не надо беспокоиться. Асмик стало смешно, – её впервые в жизни назвали русской.
Тем временем Мартирос закончил диктовать, – он, практически, все рассказал о деятельности армянской этнической криминальной группы и связанной с нею в единый блок азербайджанской группировке, занимающихся организацией контрабандного коридора «Алания-Москва». Он решил, что самое время перекусить, а после обеда он надиктует то, что знает о Соньке и Игуане.
За обеденным столом сидели только Мартирос и Асмик. Долма была конечно хуже домашней, но очень и очень пристойной, о чем Асмик не замедлила сообщить поварихе. Та, заглянув в столовую, зарделась от удовольствия.
Когда подали десерт – фрукты на мороженом, раздался телефонный звонок.
Трубку сняла горничная.
– Вас, – удивленно сказала она. Удивление, потому что её предупредили, – хозяева будут тихие, сами никому звонить не будут, и им никто, сами из дома никуда, и к ним никто.
– Закончил диктовать, сучий потрох? – услышал Мартирос в трубке голос Соньки-подлизы». Ну, собственно про кличку её он не знал. Имя же не мог слышать без сердцебиения. – Вовремя перерыв сделал, старый пидар. Поди, обо мне хотел рассказать после обеда? Так вот, сучок, «после обеда» у тебя не будет. И помолиться ты не успеешь. Прощай.
…Когда дым рассеялся, стало ясно, что от старинной виллы не осталось ничего. Как говорится, строение восстановлению не подлежит.
Приехавшие через десять минут на место трагедии сотрудники прокуратуры города Никосия лишь в двадцати метрах от воронки нашли стеклышко – предположительно, от очков Асмик, и ещё в нескольких шагах от стеклышка, – пряжку, которую, как вспомнил прокурор города, он видел на ремне Мартироса.
– Запись погибла вместе с этим придурком, – доложила в Москву Сонька.
– Запись в отличном состоянии, – доложил прокурор Никосии Патрикееву.
Дело о банде отравительниц можно было передавать в суд…


Дело об убийстве коллекционера Валдиса Кирша

Конечно, лучше бы старик продолжал спать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148