И опять же хорошо, что пока никакие криминальные риэлторы на неё не вышли. А то бы давно, пользуясь её сумеречным сознанием, «уговорили» квартиру продать, а её саму отвезли бы в Подмосковье да и закопали. Хорошо, если мертвенькой, а то и живой. Времена сами знаете какие нынче. Так что Бог берег Манефу.
Шаркая ногами, Манефа опустилась с третьего этажа по сбитым ступенькам лестницы, – дом был старым, «дореволюционным» и, конечно за почти сто лет своего существования видел разные ремонты и обновления, но вот ступени не меняли. Чего не было, того не было. Нечего на советскую власть лишнего наговаривать.
Она шла, кокетливо улыбаясь беззубым ртом идущим мимо мужчинам. Те оглядывались:
– Это ещё что за чудо в перьях?
Манефа загадочно улыбалась.
– Нравлюсь я мужчинам, нравлюсь. Красота – она от Бога! Либо есть, либо нет. А если есть, то от мужиков отбоя не будет.
Она хихикнула, зазывно поведя плечиком при виде длинноногого белобрысого студента из соседнего подъезда, спешившего на лекции.
– Ишь, как дернулся. Я его словно кипятком обожгла. Мне Рустем, когда это было? Точно, в 1958-м, – говорил, что я женщина электрическая.
От приятных воспоминаний у неё проступил румянец под желтоватой кожей, продубленной тюрьмами и лагерями до желто-пергаментного состояния. Казалось, где тут румянцу пробиться. А вот надо же… У неё вообще была с детства семейная способность краснеть по поводу и без повода. В детдоме даже думали, что это такая аллергия. Врачу показывали. Но оказалось, что так кровеносные сосуды расположены. И вины у неё тут своей нет. Наследственность. Хотя она не помнила – краснела ли мать. Потому что воспоминания о матери были смутные, их трудно систематизировались, – так, отдельные вспышки.
– Бабулъка из второго подъезда опять на охоту за сокровищами направилась, – усмехнулся студент, и впрямь не удержавшись и отшатнувшись от кокетливо улыбавшейся ему странной старухи-соседки. Если в доме есть сумасшедший, его все знают. Жильцы могут не знать, что вместе с ними живет академик, известный писатель, помощник Генерального прокурора или знаменитая разведчица. Но если среди соседей есть какой-нибудь явный придурок, или бабулька вроде этой – с резко съехавшей крышей, – её знают все.
Манефа в общем-то была достаточно безобидной старой дурой. Про её криминальное прошлое никто, не знал, жила она не в коммуналке, в отдельной квартире, так что и бояться или брезговать нужды не было. А от наездов на нее, как на ответственную квартиросъемщицу пока Бог спасал.
Проходя мимо скамейки, установленной возле крайнего во дворе первого подъезда, она победно глянула на бабок, судачивших там обо всем на свете, от Ельцина и налога на пенсионеров до Клинтона и его амурных дел в Белом доме.
– Ишь ты, придурошная опять за сокровищами отправилась, – констатировали бабки, не обращая внимания на презрительно-снисходительные ужимки Манефы.
– Завидуют! – победно сказала сама себе Манефа. – Еще бы, – все мужики мои. А этим девчонкам что остается? Безногий Вася-морячок да спившийся Яшка-гармонист из пятого подъезда.
Ей как-то и в голову не пришло, что Яшка попал под машину в 77-м, а вскоре умер и Вася, выпив плохо очищенного денатурата.
Что же касается сокровищ, то и они были все – её.
… Она подошла к сундуку с сокровищами. Предвкушая радостные и неожиданные находки, натянула на руки длинные, до локтя, черные кружевные перчатки, обнаруженные ею во время очередного похода за древностями и антиквариатом, и запустила жадно руки в сундук.
– Ах, какой прекрасный бархат… И шелк, – просто прелесть. А эта испанская кожа, – как благородно смотрится она на зеленом фоне, – как интересно время влияет на кожу… Старая кожа лучше новой…
А эти серебряные вещицы… А эти золотые пряжки. Чудо, чудо…
Набрав четыре полных полиэтиленовых пакета, она так же важно и презрительно, элегантно ступая точеными ножками в изящных туфельках по щербатой асфальтовой мостовой с оставшимися камешками речной гальки, больно вгрызающимися в ступни ног сквозь тонкую изношенную кожу туфель, прошкандыбала под тяжелыми подозрительными взглядами соседок к своему подъезду, поднялась, тяжело дыша, на свой этаж, открыла дверь и вошла в темную прихожую. Включила свет и залюбовалась своим отражением в огромном трюмо:
– Удивительная вещь – женская красота. Вроде, уже не девочка, а все так же нежна и прелестна кожа, играют искрятся глаза а фигурка… Фигурка может осчастливить любого тонкого мужчину с хорошим вкусом.
Она напустила горячей воды в ванну, настрогала старым щербатым ножом мыльной стружки с куска хозяйственного мыла, взбила пену и принялась тщательно и крайне осторожно отстирывать куски бархата, парчи, шелка, отмывать куски испанского сафьяна.
Потом, внимательно приглядываясь, чтоб не перегорел (сколько уж раз это случалось, и приходилось просить соседа со второго этажа Никодимова, а тот бросал такие взгляды и делал такие намеки, что порядочной женщине ни видеть, ни слышать не положено) довела до кондиции старый электрический, утюг и, не дожидаясь, когда её драгоценные ткани высохнут сами собой, тщательно высушила и прогладила их утюгом, после чего аккуратно сложила в картонную коробку.
Таких коробок в двух комнатах её квартиры было около 80-ти и они занимали почти все свободное пространство.
Вслед за золотом шитой парчой последовали в специальные коробки из-под бананов – отмытые золотые и серебряные драгоценности.
Читатель же догадался, что это были самые обыкновенные помоечные тряпки сломанные детские игрушки, вышедшие из употребления вилки, замки, сломанные пряжки от ремней, заколки для волос и прочая дрянь, казавшаяся ей, перевернувшись в воспаленном мозгу удивительными сокровищами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148