Когда же потом он направлялся к постели, у него немного кружилась голова, и он затягивал длинную песню о лесных девах и о зеленом вине, так что его сестра-старушка затыкала уши.
На другой день утром он поздно вставал и зарекался, что отныне на этот адский напиток даже не посмотрит. Но ничего не поделаешь! Приходил вечер, в лунном сиянии на улице блестел снег, и снова им овладевала тоска по лету, и снова он опорожнял один стаканчик за другим.
Сколько лет уже день за днем молилась его сестра, чтобы господь бог уберег ее брата от грядущих адских мук, но каждую зиму повторялись вечера, когда молитвенник оставался нетронутым, а стаканчики опорожнялись.
Напрасны были все ее хождения по «святым» местам, напрасно жертвовала она на мессах деньги за своего несчастного брата.
Иногда, размышляя об этом, она начинала горько плакать.
В ее набожных раздумьях представления о муках ада связывались с образом пана фараржа.
Однажды зимой дьявол, как она говорила, особенно преуспел в искушении пана фараржа.
Как-то перед сном священник так громко пел о прекрасных лесных девах, что Юрзик Овчина — общинный стражник, возвращавшийся поздно вечером из корчмы, — остановился перед фарой, и через минуту в ночной тишине послышался ДУЭТ.
Один голос, довольно сильный, но приглушенный толстыми оконными стеклами, принадлежал священнику, другой более хриплый, голос стражника, так был похож, по-видимому на вытье волка, что несколько крестьян с ружьями и палками поспешно сбежались к фаре, где остановились в изумлении и такой набожностью стали прислушиваться к пению отца фараржа, распевавшего о лесных девах и о зеленом вине, как если бы это была молитва, возносимая в костеле к пресвятой дев Марии.
Когда на следующий день к полудню пан священник встал с постели, то узнал от своей заплаканной сестры о большом прегрешении, которое он совершил вчера вечером, опять искушенный дьяволом.
И он вновь зарекался, но вечером повторилось то же самое, и снова полдеревни набожно и почтительно, с открытыми ртами, слушали под окнами спальни, как там, наверху, их старый духовный пастырь распевает удивительные песни о зеленом вине и лесных девах.
С той поры такие песнопения стали повторяться, и крестьяне каждый вечер ходили послушать пана фараржа.
Для его сестры настали печальные времена. Всюду она видела адский огонь и однажды, набравшись мужества, дрожащей рукой написала, викарию в тарновскую консисторию письмо, в котором просила во имя спасения пана фараржа в Домбровицах явиться с ревизией к ее брату, по-отеческиo пожурить его и высвободить из сетей и когтей дьявольских.
Она подписала письмо, окропила его слезами и послала я в Тарной, ни словом не обмолвившись об этом своему брату, Прошло несколько дней. В один прекрасный зимний день перед фарой зазвенели колокольчики, четыре ретивых коня забили копытами по мерзлой земле так, что искры полетели, а из саней вышел достопочтенный тарновский пан викарий, объявив удивленному паву фараржу, что приехал с ревизией.
Молнией пронеслась в голове священника мысль — не проведали ли в Тарнове о его певческих упражнениях, — и он не отважился взглянуть на седого, хотя и более молодого, чем он, викария, который, напротив, очень учтиво говорил со старым беловласым фараржем.
Досточтимый пан викарий выразил свое удовлетворение состоянием костела и после ужина уселся напротив пана фараржа, подыскивая повод, каким бы образом он мог выполнить просьбу сестры священника, которая в это время в соседних покоях усердно молилась.
— Здешние края летом, вероятно, необыкновенно красивы, — начал он после длительного молчания.
— Да, необыкновенно красивы, — печально произнес пан фарарж, поглядывая в угол, где стояла большая бутыль с благочестивой этикеткой.
— Сколько радости приносят нам летом эти леса, — продолжал пан викарий, — а зимой грустно. И тогда лучше всего сидеть у теплой печки и читать молитвенник. Прекрасно читаются размышления святого Августина и отцов церкви. Тогда уже не страшно никакое дьявольское искушение. Брат мой, я привез с собой несколько книг о вечной жизни и замечательные рассуждения святого Августина. Лучше всего это читать по вечерам два-три часа. Сейчас я принесу.
С этими словами он удалился в соседнюю комнату.
Священник после его ухода что-то смекнул, подскочил к бутыли и отведал своего волшебного напитка.
Когда достопочтенный викарий вернулся с грудой книг в руках, пан фарарж снова уже спокойно сидел на своем месте и набожно смотрел в потолок.
— Вот здесь то чтение, которое возносит душу читающего к иным мирам и которое отгоняет все дурные мысли, — сказал пан викарий, раскладывая перед фараржем книги, и через минуту добавил:
— Тут у вас такой аромат, как будто бы влились сюда запахи леса.
— Это мое «Вино лесов, вино земляничное», — вырвалось радостно у пана фараржа, и, не дожидаясь ответа, он наполнил зеленым напитком два стаканчика и чокнулся со сконфуженным паном викарием.
Они опорожнили стаканчики.
— Не правда ли, необыкновенный вкус? — спросил сияющий пан фарарж, видя, как пан викарий причмокивает. — Еще одну, не так ли?
И снова опорожнились стаканчики.
— Необыкновенно! Кажется, что человек блуждает летом по лесу и впитывает в себя благоухание лета, — мечтательно, со вздохом промолвил ревизор.
У священника блестели глаза, когда он рассказывал о своем изделии, о детище своего разума, экстракте своих мыслей.
При этом оба отведывали зеленый напиток, и досточтимый викарий перед каждым новым стаканчиком шептал: «Multum nocet, multum nocet," (Много вредно, много вредно (лат.
1 2 3